Церемония, которой в течение нескольких дней предшествовали праздничные народные забавы — конкурсы, поединки, игры и прочие веселые развлечения, — состоялась 27 мая 1352 года, в праздник Пятидесятницы. В качестве оказания чести Людовику коронационная служба была проведена в родовом дворце дома Таранто. Перед массовым собранием придворных и приглашенных гостей архиепископ Браги после официального благословения возложил короны сначала на голову Людовика, а затем Иоанны и помазал обоих святым елеем. Завершив религиозный обряд, король и королева уселись на свои троны и приступили к принятию оммажей от своих баронов. Только Мария, которая была так близка к тому, чтобы самой стать королевой Неаполя, но в результате этой церемонии и приоритета ее сестры вновь оказалась в неопределенном положении, отказалась повиноваться своей сестре и зятю. После возвращения в Неаполь она осталась без средств к существованию, а Людовик Тарентский, возможно, небезосновательно, учитывая ее к нему отношение и прошлое поведение, усугубил ситуацию, приказав заточить ее и ее детей в Кастель-дель-Ово, чтобы предотвратить дальнейшие интриги с венграми. В конце концов Климент заключил с Иоанной соглашение, по которому Мария добилась своего освобождения, согласившись принести оммаж за свои земли в ходе частной церемонии, проведенной в октябре.
За церемонией принесения оммажа последовало триумфальное шествие по улицам Неаполя, чтобы все горожане смогли увидеть это зрелище. По словам Маттео Виллани, во время парада произошел зловещий инцидент, который предвещал еще большую трагедию. Узкие улочки Неаполя были заполнены зрителями, что заставило лошадей, чьи украшенные драгоценностями уздечки держали конюхи, нервничать. Когда одна из дам кокетливо бросила Людовику Тарентскому букет цветов с балкона, на котором она находилась, лошадь короля внезапно шарахнулась, и Людовик был вынужден спрыгнуть с седла, чтобы избежать травмы. В этот момент корона слетела с его головы и разбилась на три части о булыжники мостовой. Это, естественно, было воспринято очевидцами происшествия как дурное предзнаменование, но Людовик просто посмеялся над этим и, взяв другую лошадь, как мог, скрепил корону, надел ее на голову и продолжил поездку вместе с Иоанной. Но суеверие все же победило и на протяжении всей оставшейся жизни королеве Неаполя было суждено никогда не испытывать радость, не сменяемой горем. Уставшая, но воодушевленная, Иоанна в сопровождении мужа вернулась вечером домой в Кастель-Нуово и застала придворный персонал в глубоком трауре: за время ее отсутствия двухлетняя Франсуаза, ее единственный оставшийся в живых ребенок и наследница трона, заболела неизлечимой болезнью и умерла.
За десятилетие, прошедшее после смерти деда, Иоанна пережила убийства, измены, гражданские беспорядки, смерть от мучительных пыток своей лучшей подруги и приемной матери, изгнание, суд над собой, чуму, войну, предательство и, наконец, мучительную потерю всех троих своих детей. Ее самопожертвование было сопоставимо только с ее решимостью одержать победу. Несмотря на все горести, ни один монарх в Европе не боролся за свое королевство так упорно, как королева Неаполя, и не добился столь убедительного успеха преодолев такие трудности.
Глава XII.
Внешняя и внутренняя политика
Ничто в воспитании Иоанны не могло подготовить ее к проблемам, которые встретили ее по возвращении к власти. Чума, за которой последовали жестокое вторжение и многочисленные разрушения, вызванные затяжной войной, привели королевство в упадок. Статистика настолько ужасна, что не поддается воображению. За три месяца эпидемии погибла почти половина жителей столицы. Кроме того, треть городов и деревень королевства обезлюдели и были заброшены, особенно в низинах Апулии и Абруцци. Но такое происходило не только в Неаполитанском королевстве. Население Флоренции сократилось с 80.000 до 30.000 человек. В Пизе, в которой в начале века проживало около 50.000 жителей, в 1428 году насчитывалось менее 10.000 человек. Такая же ситуация была во всех крупных городах Европы, пострадавших от Черной смерти. "Возможно ли, — писал Петрарка, переживший чуму в Авиньоне, — чтобы потомки поверили в эти вещи? Ведь мы, видевшие их, вряд ли сможем это сделать"[193].