"Сущность всех моих путешествий (их, так сказать, побочный эффект, переходящий в их сущность) состоит в возвращении сюда, на Мортон-стрит[15]: во все более детальной разработке этого нового смысла, вкладываемого мною в "домой". Чем чаще возвращаешься, тем конкретней становится эта конура. И тем абстрактней моря и земли, в которых ты странствуешь. Видимо, я никогда уже не вернусь на Пестеля[16], и Мортон-ст. — просто попытка избежать этого ощущения мира как улицы с односторонним движением"
("После путешествия, или посвящается позвоночнику", 1978).
Возможно, кто-то скажет, что пример с очередью — это случайность, которая ни о чем еще не свидетельствует. Давайте рассмотрим другой, к сожалению, в монографии они встречаются в изобилии. Валентина Полухина пишет: "У Бродского был длительный роман с английским языком: "Английский язык — единственная интересная вещь, которая осталась у меня в жизни."[17]. Когда вы сравниваете слова Полухиной с цитатой самого Бродского, у вас не возникает чувства, что вас некоторым образом вводят в заблуждение, что по смыслу эти фразы не соответствуют друг другу? Не о любви к английскому языку говорит Бродский, а о трагедии одиночества.
"Пасынок империи" (A stepson of the Empire) — эпитет, который часто упоминают на Западе рядом с именем Бродского, тоже взят из монографии Валентины Полухиной. Надо отметить, что в стихах самого поэта такого словосочетания вы не встретите. В стихотворении "Пьяцца Маттеи" (1981) есть строчки: Я, пасынок державы дикой с разбитой мордой, другой, не менее великой приемыш гордый.
Не об одной державе говорит Бродский, а о двух: о "державе дикой", пасынком которой он является, и о "другой, не менее великой". Предложение с прилагательным в сравнительной степени не менее предполагает присутствие двух объектов и признака, на основе которого они сравниваются. Возникает вопрос: "не менее великой" в чем? В дикости? Как видим, у Бродского все далеко не так однозначно, как трактуется в монографии. Интересно, как сам поэт оценивал книгу о своем творчестве. В беседе с немецким славистом Биргит Файт (Лондон, 1991) Бродский говорит об этом:
Б.Ф. Я прочла книгу Полухиной…
И.Б. Ну это полный бред. Это не надо трогать, это надо немедленно спустить в уборную.
Б.Ф. Но я все-таки хочу поговорить о том, что меня там немножко смущает.
И.Б. Я ее не читал, я посмотрел первые две страницы… Полный бред[18].
Надо отметить, что этот отрывок был изъят из сборника "Иосиф Бродский. Большая книга интервью", составленного В.Полухиной (М.: Захаров, 2000). Видимо, не настолько большой оказалась книга, не нашлось в ней места для замечания Бродского о творчестве составителя, не таким уж "лапушкой и Осинькой"[19] оказался поэт. Правда, в конце беседы Бродского и Файт есть запись о том, что интервью дается в "литературной обработке Ольги Гольдштейн", а в предисловии к "Большой книге интервью" присутствует фраза: "тексты отредактированы издателем с учетом норм орфографии и пунктуации, принятых в РФ". Однако по-прежнему остается не ясным, на каком основании Ольга Гольдштейн взялась за редактирование поэта и какое отношение к орфографии и пунктуации имеет замечание Бродского о монографии составителя. Как видно, цензура свирепствует не только в тоталитарных государствах, при демократии она тоже возможна. Прав был профессор Преображенский: "Разруха не в клозетах, а в головах".
Еще несколько слов о "Большой книге". Обилие интервью, которые давал Бродский после отъезда из Советского Союза, с одной стороны, можно объяснить его долгим молчанием на родине, а с другой, — желанием как можно точнее обозначить свою позицию. И это характеризует Бродского положительно, даже более чем положительно: не пренебрегал журналистами и читателями, не отнекивался, не уходил от неприятных вопросов, а старательно объяснял, растолковывал, отвечал самым подробным образом. Иногда был непоследователен. И это тоже естественно. У каждого человека в зависимости от настроения взгляды могут меняться. Возможно, какие-то мысли были утеряны при расшифровке записей, что-то искажено при переводе с одного языка на другой. Мария Бродская, жена поэта, в интервью Виктору Куллэ на вопрос, как она может прокомментировать выход книги, составленной Валентиной Полухиной, отвечает:
"Иосиф был против такой книги. И перед смертью он написал письмо профессору Полухиной, в котором просил ее этого не делать. Мы не знаем, почему он был против этого конкретного проекта — тогда он ничего нам об этом не говорил. Но я твердо знаю, что интервью как форма печатного выражения его очень раздражали. Прежде всего потому, что человек, у которого берут интервью, обычно не имеет возможности контролировать перевод и конечный текст, нередко редактируемый журналистами, и в результате часто его слова существенно искажаются"[20].