Торс («Если вдруг забредаешь в каменную траву…») Т. 3. С. 36.
Впервые: Континент. 1976. № 10.
Комментарий Бродского: «В Риме я тогда был всего дня два. Торс — не конкретно чей-то, не исторический, просто описание мраморных дел, которых там множество. Сейчас мне это кажется похожим на фонтан на территории Французской академии, на Вилле Боргезе, с массой фигур» (ПМ, 175).
Неоконченный отрывок («Во время ужина он встал из-за стола…») Т. 3. С. 37.
Впервые: СС2.
Открытка с тостом («Желание горькое — впрямь!»)Т. 3. С. 38–39.
Впервые: СС1.
«С красавицей налаживая связь…» Т. 3. С. 40.
Впервые: Время и мы. 1977. 17.
…вдоль стен тюрьмы, где отсидел три года — имеется в виду печально известная ленинградская тюрьма «Кресты», хотя Бродский и не сидел там три года, а находился в заключении лишь во время следствия.
Роттердамский дневник («Дождь в Роттердаме. Сумерки. Среда») Т. 3. С. 43.
Впервые: У.
«Первые стихи, сочиненные Бродским в Голландии летом 1974 года, «Роттердамский дневник», как раз передают его ощущения как посетителя этого страшного на вид, каждым камнем напоминающего о своем страдании и утрате красоты, восстановленного города» (Верхейл К. Танец вокруг мира… С. 164).
У Корбюзье то общее с Люфтваффе — французский архитектор Ле Корбюзье (настоящее имя Шарль Эдуард Жаннере-Гри, 1887–1965) был для Бродского олицетворением безликости и уродливости современной архитектуры. Ср.: в эссе «После путешествия, или Посвящается позвоночнику» (речь идет о Рио-де-Жанейро): Двух-трехкилометровая полоса земли между океаном и скальным нагромождением вся заросла сооружениями, а-ля этот идиот Корбюзье. Девятнадцатый и восемнадцатый век уничтожены совершенно» (Т. 6. С. 58).
Комментарий Бродского: «Poetry International — есть такой международный фестиваль поэзии, ежегодный. Местоимение "мы" в стихотворении — участники фестиваля в июле 73-го года.
Как известно, город несколько дней бомбила гитлеровская авиация, после чего Голландия капитулировала. Там один из самых моих любимых памятников — жертвам бомбардировки работы Цадкина. И потом, это родина Эразма, первого, по-моему, наиболее ответственного антисемита в европейской истории. В общем, я исполнился всяких чувств, гуляя там, и написал эти стишки. Я показал их своему голландскому приятелю, который понимает по-русски, и он засмеялся: оказывается, помимо трагедии, там был и другой момент. Голландцы говорили, что Роттердама не жалко, потому что это был самый уродливый город страны, и даже хорошо, что его разбомбили.
Сейчас-то там опять уродство — коробки-коробки-коробки. И заметьте, эту мою мысль о том, что у Корбюзье есть общее с Люфтваффе, выраженную в 73-м году, почти через двадцать лет стал высказывать принц Чарльз, критикуя современных архитекторов. Он так и выразился: это хуже Люфтваффе. Они были замечательные люди — Корбюзье, Гропиус и другие, но наваляли много. Особенно все это заметно, когда приезжаешь в Роттердам из Амстердама или Лейдена» (ПМ).
Лагуна («Три старухи с вязаньем в глубоких креслах…»)
Комментарий Бродского: «Первое итальянское стихотворение. Я в Венецию приехал из Мичигана на зимние каникулы и там же стал писать "Лагуну". Отметиться желание было. Но написал только наполовину, поскольку был в Венеции всего семь или восемь дней — жил в пансионе "Аккадемиа". Дописывал в АннАрборе» (ПМ, 170).
Три старухи с вязаньем в глубоких креслах — старухи из холла пансиона соотносятся с тремя греческими богинями судьбы — Мойрами (в римской мифологии — Парками), прядущими и обрезающими нить жизни. Это Лахесис («дающая жребий»), Клото («прядущая») и Атропос («неотвратимая»),
предок хордовый Твой, Спаситель… Рыба — не только эволюционный «предок» человека, но и древнейший христианский символ, ср. обычай ранних христиан толковать слово IX0YE («рыба») как аббревиатуру священной формулы «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель», написанной по-древнегречески.
Рождество без снега, шаров и ели… — возможная отсылка к стихотворению Пастернака «Рождественская звезда» из романа «Доктор Живаго»: «Все елки на свете, все сны детворы <…> Все яблоки, все золотые шары».
…сфинксов северных южный брат, знающий грамоте лев крылатый… — лев евангелиста Марка, символ Венеции. Ср.: «Потому что я этого зверя очень люблю. Во-первых, это Евангелие от Марка. Оно меня интересует больше других Евангелий. Во-вторых, приятно: хищный зверь — и с крылышками. Не то чтобы я его с самим собой отождествлял, но все-таки… В-третьих, это лев грамотный, книжку читает. В-четвертых, этот лев, если уж на то пошло, просто замечательный вариант Пегаса, с моей точки зрения. В-пятых, этот зверь, ежели без крылышек, есть знак зодиака, знак одной чрезвычайно милой моему сердцу особы <…> этот лев венецианский — явно другой вариант ленинградских сфинксов. Вот почему на обложке «Конца прекрасной эпохи» — ленинградский сфинкс, и на обложке «Части речи» — венецианский лев. Только ленинградский сфинкс куда более загадочный. Лев Венеции не такой уж загадочный, он просто говорит: «Рах tibi, Магсе!» (Беседы с Волковым, 203).