Произведения Григулевича были переведены на многие языки мира и прежде всего на испанский. Можно сказать, что своими книгами он навсегда вернулся в Латинскую Америку. Во время хождений «по следам резидента “Артура”» автор не раз «встречался» с Григулевичем в Сантьяго-де-Чили, Буэнос-Айресе, Монтевидео, Ла-Пасе, Сан-Хосе, Мехико и других городах. Книги Григулевича-Лаврецкого хранятся в национальных, муниципальных и университетских библиотеках; в любом солидном букинистическом магазине, даже на обычных книжных развалах при желании можно отыскать его работы.
Научные заслуги Григулевича были признаны за рубежом: он стал почетным членом Ассоциации писателей Колумбии и членом-корреспондентом Института мирандистских исследований в Каракасе, был награжден венесуэльским орденом Франциско де Миранды, золотой медалью перуанского Института проблем человека, высшими кубинскими орденами и медалями. Неутомимую деятельность вел Григулевич в сфере культурных связей: являлся вице-президентом Общества советско-кубинской дружбы, Общества дружбы с Венесуэлой, членом Советского комитета защиты мира и Советского комитета солидарности со странами Азии и Африки…
Образ типичного советского академика почти всегда ассоциируется с «заслуженным достатком», многокомнатной квартирой, полированной мебелью, кожаными креслами, дорогим антиквариатом, заказными портретами модных художников, личной автомашиной, поездками на престижные курорты. Ничего подобного в быту члена-корреспондента Григулевича не было, хотя его заработки по тем временам были высокими. Основной доход давали гонорары за издания и переиздания книг, в том числе за рубежом. Деньги никогда не были для Григулевича альфой и омегой существования. Может быть, поэтому он сравнительно легко расставался с ними, давая взаймы, если даже предчувствовал, что долг не будет возвращен.
Близко знавшие его люди удивлялись неприхотливости, аскетичности и равнодушию, с которой Иосиф и Лаура относились к материальной стороне жизни. Они довольствовались стандартной «пролетарской» мебелью и «непрестижным» телевизором советского производства. В квартире было тесно от книг, которые, как вспоминал один из друзей, «все более и более агрессивно заполняли жилое пространство, вытесняя и людей, и вещи, и, казалось, самый воздух. Особенно плотно книги громоздились на рабочем столе Грига и вокруг него — на полу, стульях и табуретках. Они были высшей ценностью в семье». Книги приобретались по академической «квоте», выискивались в букинистических магазинах, поступали по почте от научных коллег Григулевича со всего мира, выписывались по абонементу в Ленин-ке или Иностранке.
В редкие свободные минуты «отставной резидент» был не чужд обычным радостям жизни. Семейный очаг Григулевичей славился гостеприимством и хлебосольством. Коллеги-разведчики и коллеги-ученые, побывавшие в доме у Грига по тому или иному праздничному случаю, единодушно вспоминают, что пиршественный стол был почти всегда уставлен вкусными яствами, изысканными винами и дефицитными водками. Лаура радушно и ненавязчиво потчевала гостей, курсируя между кухней и столовой, снисходительно поглядывая на своего мужа, увлеченного беседой.
По воспоминаниям друзей, Лаура была человеком поразительно сдержанным, скупым в оценках, не склонным к преувеличениям и витаниям в облаках. Кто-то из московских знакомых сравнил ее с классическим маркесовским персонажем «главной женщины в доме», которая по характеру даст фору любому мужику, но при этом выглядит очень женственной. Поклонников у нее было много, и она до преклонных лет пользовалась успехом, не прилагая к этому абсолютно никаких усилий. По словам Надежды Григулевич, «мама всегда оставалась человеком, которого сломить было невозможно даже при самых враждебных обстоятельствах». Это подтверждают и служебные характеристики Лауры — «Луизы», в которых неизменно присутствовала оценка-вывод: «При необходимости может успешно руководить нелегальной резидентурой».
Кое-кто из сочинителей-журналистов для пущей живописности рассказывал об изысканном оформлении пиршественного стола, роскошном фарфоре, серебряных приборах с вензелем «И. Г.», безупречном смокинге и подчеркнуто «дипломатических» манерах хозяина во время «подачи блюд». Но это чистой воды выдумки и фантазии. Застолья «у Грига» были прежде всего предлогом для встреч в товарищеском кругу, воспоминаний, дружеского трепа, розыгрышей и мистификаций, на которые Иосиф был большой мастер. «Отдельно взятые эпизоды» своей авантюрной жизни он рассказывал на подобных «посиделках» по многу раз, и неизменно это были несколько иные истории, с несколько иными героями и несколько иным подтекстом. Своеобразная смесь магического реализма и сюжетного приема из японского кинофильма «Расемон».
Григулевич любил грубоватый мужской юмор, анекдоты с «перчиком», бывал откровенно субъективным в оценке событий и личностей. При всем своем «дипломатизме» и умении обойти острые углы Григ иногда шел на открытый конфликт, невзирая при этом на чины и ранги. Он ненавидел лень, ложь и разгильдяйство во всех проявлениях. Особое возмущение у него вызывали «политические церберы», те, кто «по мандату партии» определял идеологическую зрелость научных и писательских трудов. С особым трудом «пробивал» Григулевич через цензуру биографию Эрнесто Че Гевары. Партийным бюрократам инстинктивно «не нравился» партизанский вождь, который отвергал идеологические догмы и критиковал опасную дремоту правящей верхушки «страны развитого социализма». Нет, компаньеро Че явно не вызывал симпатий у геронтократов в Кремле. Несмотря на это, книга была издана. В этом Григулевичу помогли связи в «партийных кругах» — но не в Москве, а на Острове свободы. Стоило кубинским товарищам проявить заинтересованность в «вопросе», как дело, пусть медленно, со скрипом, но сдвинулось с мертвой точки.
На политические темы Иосиф предпочитал не говорить, потому что никогда не испытывал позывов к диссидентству. Однако свое отношение к проблемам, переживаемым Советским Союзом, особенно в эпоху «позднего Брежнева», выражал откровенно. Друг Григулевича приводит такой случай: «Помню, при очередной нашей радости от получения праздничного “заказа”, он, грустновато улыбаясь, произнес: “Н-да, если килограмм полукопченой колбасы и пакет гречки — и это в Москве! — можно добыть только таким образом, — плохи дела”». Когда в начале 1980-х в «определенных кругах» стала входить в моду Джуна, а вслед за ней другие экстрасенсы, Иосиф Ромуальдович поставил свой диагноз: «Это — вернейший симптом загнивания. Так было в начале века, когда царизм шел к концу. Вспомните Распутина и прочих».
Пользовался ли он навыками разведчика в своей «гражданской жизни»? Постоянно, иначе он не был бы «Танкистом». Об одном таком случае вспоминал Херонимо Каррера, известный венесуэльский публицист. В начале 80-х годов в Праге проходил Всемирный конгресс сторонников мира. Каррера и члены делегации Венесуэлы обратили внимание на то, что среди советских делегатов нет Григулевича, который ранее неизменно участвовал в подобных форумах. Не успели они обменяться сожалениями по этому поводу, как у входа во Дворец культуры, где проходил конгресс, появился Григулевич. Венесуэльцы считали русского автора великолепных книг о Боливаре и Миранде почти «своим» и стали наперебой приглашать его на заседание. Он не без сожаления ответил, что у него нет пропуска на конгресс, поскольку он приехал в Прагу по другому поводу и оказался у дворца только для того, чтобы встретиться кое с кем из латиноамериканских друзей и заказать им статьи для журнала «Общественные записки». Вопрос был тут же решен: Каррера «занял» документ у своего соотечественника Энрике Васкеса Фермина, который был как две капли воды похож на Григулевича. «По характеру Иосиф был типичным латиноамериканцем, — вспоминал Каррера, — долго упрашивать его не пришлось. Он взял пропуск и с невозмутимым лицом и уверенной походкой партийного начальника направился к дверям. Чехословацкие охранники внимательно “сверили” фотографию с “оригиналом” и ничего не заподозрили».
В России разведывательные навыки требовались Григулевичу куда чаще. Прежде всего для проникновения за официальные двери, обитые дорогой кожей, чтобы на личной основе «пробить» очередной научный проект, не находивший поддержки у бюрократов. Как правило, это удавалось, хотя потом Григулевичу приходилось бессонными ночами «корректировать» научно-исследовательские опусы ответственных лиц, желавших «остепениться». Свою внешность преуспевающего иностранца Григулевич нередко использовал, чтобы пройти в гостиницы системы «Интуриста» для покупки зарубежных газет. Делал он это с высочайшим артистизмом. А сколько усилий стоило Григулевичу «обезопасить» защиту диссертаций подопечных аспирантов! Сколько матерых «оппонентов» было обезоружено энергетическим полем его обаяния и не раз проверенной в прошлом тактикой выявления у противника наиболее «уязвимых мест»!