Двусмысленность, иносказание, зашифрованная символика, заимствованные у суфийской поэтики, начинают господствовать в вольнодумных сочинениях, что особенно ярко сказалось в поэзии XIV века.
Этот век был преисполнен всех ужасов монгольского гнета — вначале наследников Чингисхана, потом Тимура. Уже начиная с XIII века народные массы восставали против монгольского ига: мятежи Махмуда Тараби в 1238 году, сарбадаров («висельников») в 1365 году. Литература долго не могла оправиться от удара и была исполнена лишь мотивов недовольства и душевного смятения. Подлинный протест проявился в литературе лишь в XIV веке, когда стихия народного возмущения выступала преимущественно в форме бунта личности. Для этого времени характерна своеобразная «поэзия протеста», использовавшая суфийскую символику и иносказание, выраженная особенно в жанре газели, кульминация которого проявилась в лирической газели, а более откровенно — в жанре сатиры.
Лирический жанр представляли великий Хафиз, а также Ибн Ямин и Камол Худжанди. Сатирой прославился Убайд Закани.
Хафиз — это поэтический псевдоним; слово «хафиз» означает человека, обладающего хорошей памятью, способного воспроизвести наизусть священную книгу мусульман Коран. Таким и был в молодости поэт из Шираза, чье имя Шамсиддин Мухаммад почти вытеснено его всемирно известным псевдонимом. Чтение наизусть Корана было на Востоке профессией. Ей обучали детей небогатые родители, не имевшие других возможностей обеспечить своих сыновей. О бедности Хафиза в детстве, свидетельствует тот факт, что мальчиком он работал в дрожжевом заведении. Почитался Хафиз в свое время за большие богословские знания, но бессмертную славу одного из крупнейших лириков мира он обрел благодаря своим газелям.
Лирическое, посвященное глубоко личным переживаниям стихотворение получает у поэта иное звучание, становится как бы неким манифестом вольности. И таких газелей у Хафиза много, они-то и определяют непреходящее значение его творчества.
Вслед за Хайямом, разоблачая ханжество и противопоставляя святоше-постнику вольного бродягу (рэида), забулдыгу, прикидывающегося циником, Хафиз вкрапливает в свои газели строки, дышащие ненавистью к насилию и религиозному обману, по-своему отражая народные настроения протеста, бунта. Это не прямой призыв к восстанию — Хафиз был далек от этого, — по это выражение мятежных настроений в форме личного бунта поэта против мерзостей жизни.
Кто постигнет эту бунтарскую сущность Хафиза, тот иначе начинает воспринимать и другие его газели. В описаниях природы, весны, горячих любовных признаний и вздохов звучит музыка жизни, человеческих страстей и чистых чувств, противостоящая духу угнетения личности, прикрытому религиозной оболочкой и призывом к смирению.
Так, в газелях Хафиза и его окружения в полной мере была выражена идея свободной индивидуальности, подымающей бунт против земных и небесных владык, бросающей вызов самому небу.
В XV веке восстановилась литературная жизнь в Самарканде и Бухаре и достигла высокого уровня в Герате. В лучших поэтических произведениях этого периода классической поэзии на фарси были продолжены гуманистические традиции ранних ее веков. Однако в тот же период наблюдались следы эпигонства и распада художественной формы.
К концу XV века укрепились давно сложившиеся взаимосвязь и взаимовлияние фарси и тюркоязычной (староузбекской) литератур. Большую роль в этом сыграла творческая дружба Джами, и его великого ученика и покровителя Навои (писавшего на фарси под псевдонимом Фани).
Перед своим угасанием классическая поэзия вновь как бы вспыхнула многоцветным пламенем, особенно в творчестве Джами, воскресившего все творческое многообразие предшественников в своих великолепных касыдах, мелодичных газелях, нравоучительных поэмах-маснави.
Противоречивость средневековой поэзии со всей очевидностью выразилась в творчестве Абдуррахмана Джами, всю жизнь воспевавшего высокие идеалы правдолюбия, человеколюбия и заслуженно считающегося одним из классиков ирано-таджикской литературы.
Баловень судьбы, пользовавшийся огромным почетом и уважением при дворе Тимуридов, Джами избрал скромный образ жизни мудреца, стремящегося к истине, далекого от суетности дворца, от лицемерия и ханжества дервишской кельи. Джами выступал радетелем за благо народа, порицал власть имущих за деспотизм и произвол, призывал к труду, а сам оставался благочестивым мистиком-суфием.
Мужеством дышат строки из его произведения «Саламан и Абсаль»:
В то же время поэт благоговейно простирался ниц перед своим наставником, мракобесом Ходжой Ахраром — самой мрачной фигурой в Средней Азии XV века. Призывая к веротерпимости, Джами одновременно выражал в некоторых стихах фанатическую ненависть к шиитам (мусульманам не ортодоксального толка). Он поддерживал замечательную прогрессивную стельность своего друга Алишера Навои и в то же время обрушивался и на самого великого и прогрессивного из мыслителей средних веков Ибн Сину.
По при всем этом Джами был прежде всего поэтом, сумевшим распознать общественную значимость поэзии, понять ее роль и силу в борьбе против тиранил, в борьбе за установление справедливого правления.
При всей противоречивости творчества Джами, в котором переплеталось суфийское благочестие и мистическое вольнодумство, именно он воспроизвел в своей «Книге мудрости Искандара» замечательную социальную утопию — вековечную мечту человечества о царстве свободы и равенства на земле.
Если сопоставить творческие достижения классической поэзии на фарси с древнеиранской традицией, то станут очевидными как их преемственность, так и новаторский характер классики, ставшей, в свою очередь, традицией для последующих литературных поколений.
Идея справедливого царя разрабатывалась почти всеми великими поэтами — от Рудаки до Джами, причем в более близком к народным массам понимании, будучи связана с темой социальных конфликтов; антидеспотическая тема, ярко выраженная в классической поэзии в своеобразном противопоставлении «поэт и царь», «царь и нищий» у Фирдоуси и Хафиза, была характерна для суфийской поэзии; социальная утопия нашла свое развитие у Фирдоуси, Ибн Сины, Фахриддина Гургани и особенно у Низами и Джами.
Концепция человека в классической поэзии являет собой принципиально новую ступень развития в осмыслении достоинств а и самоценности личности. Вместе с тем классика сохранила и синтезировала образы героя-богатыря и человека-брата, разработанные в предшествующую литературную эпоху. Тема борьбы Света с Тьмой и Добра со Злом, лишившись своего первобытного примитивизма, стала содержанием всей этической системы классиков (у Низами, Ибн Ямина, Хафиза, Джами и др.). Тема похвалы разуму, не только в прямой форме, выражена была и у Рудаки и у Фирдоуси, по выросла в стройную идеологию рационализма, концепцию «власти разума», пронизывающую поэзию таких корифеев, как Ибн Сина, Хайям, Саади и др. Наряду с ней классики выдвинули универсально-философскую идею Любви как движущей силы общественного развития, концепцию «власти сердца» (Низами, Руми, Хафиз, Камол и Джами). Тема порицания приверженцев Зла и Лжи выросла и поднялась до высот социальной сатиры (Закаии) и лирики социального протеста (Ибн Ямин. Хафиз и др.). Большое место в классике заняла тема высокой миссии и неограниченных потенций самой поэзии, тема вдохновенно изреченного слова и роли поэта- пророка (наиболее выразительно у Низами).