— Чего же ты хочешь?
— Хочу Дув Лаху!
— И я хочу ее, — ответил Монган.
— Ты заключил сделку, — настаивал правитель Лейнстера, — мои коровы и их телята против твоей Дув Лахи, а давший слово муж держит его.
— Никогда прежде не слыхал я, — молвил Монган, — чтобы муж отдавал жену свою.
— Даже если и не слыхал ранее, должен выполнить нынче, — ответила Дув Лаха, — ибо честь выше.
Когда же Дув Лаха молвила это, Монган вошел в раж. Лицо по-краснело, аки закат, на шее и лбу вздулись вены.
— Так-то ты говоришь? — крикнул он Дув Лахе.
— Говорю, — ответила она.
— Пусть правитель Лейнстера заберет ее, — молвил Монган.
Глава XII
Дув Лаха и правитель Лейнстера отошли, чтобы поговорить, и глаза короля были огромными, словно блюдца, трясло его прямо от вида Дув Лахи, так возбуждала она его взор. Он был так смущен от радости, что слова его застревали во рту, и Дув Лаха не могла взять в толк, что он пытался ей сказать, да он, казалось, и сам того не ведал. Однако наконец он произнес нечто внятное, и молвил:
— Я очень счастливый человек, — сказал он.
— А я, — ответила Дув Лаха, — самая счастливая женщина в мире.
— Почему ты счастлива? — спросил пораженный правитель.
— Послушай, — сказала она, — если ты попытаешься увести меня отсюда против моей воли, половина мужчин Ольстера будет мертва до того, как ты меня заберешь, другая же половина будет тяжко ранена, так как будет защищать меня.
— Сделка есть сделка, — начал правитель Лейнстера.
— Однако, — продолжила она, — не станут они мне мешать, если узнают, что я давным-давно в тебя влюблена.
— Что ты давным-давно? — спросил изумленный правитель.
— Влюблена в тебя, — ответила Дув Лаха.
— Вот это новость! — воскликнул правитель. — И новость хорошая.
— Однако клянусь, — сказала Дув Лаха, — не пойду с тобой, пока ты не пообещаешь мне кое-что.
— Все, чем владею, — воскликнул Брандуб, — и что есть у остальных.
— Ты должен дать мне слово и поклясться, что сделаешь, о чем прошу я.
— Даю и клянусь! — воскликнул на радостях правитель.
— Тогда, — молвила Дув Лаха, — вот к чему тебя обязываю.
— Проясни дело! — воскликнул он.
— До истечения года не проведешь ты ни одной ночи в доме вместе со мной.
— Головой и рукой клянусь! — протянул Брандуб.
— А если войдешь ты до этого сорока в дом, где я буду находиться, не должен ты садиться на стул, на коем сижу.
— Тяжка моя судьба! — простонал он в ответ.
— А если я сижу на стуле или кресле, — добавила Дув Лаха, — ты должен сидеть напротив меня и на известном расстоянии.
— О горе! — воскликнул Брандуб и всплеснул руками, начал бить ими себя по голове, а потом глянул на них и вокруг, словно ничего не видя, ибо разум его был затуманен, а мысли спутались.
— Зачем накладываешь на меня эти беды? — взмолился он.
— Хочу узнать, впрямь ли любишь ты меня.
— Люблю! — воскликнул король. — Люблю безумно и нежно, всеми чувствами и телесами.
— Так же и я, — молвила Дув Лаха. — Будет у нас дивный год для ухаживаний и радости. А теперь пошли, — продолжила она, — не терпится мне побыть с тобой.
— О горе! — молвил Брандуб, следуя за ней. — О горе, горе! — вздыхал правитель Лейнстера.
Глава XIII
— Полагаю, — сказала Пламенная, — кто бы ни потерял эту женщину, причин для грусти у него не было.
Монган взял ее за подбородок и поцеловал в губы.
— Все, что говоришь ты, прелестно, потому что ты прелесть, — молвил он, — ты моя услада и радость мира.
Затем слуги принесли ему вина, и испил он его с таким восторгом и столь обильно, что наблюдавшие за ним сочли: непременно лопнет он и утопит их. Однако он лишь громко и восторженно хохотал, так что золотые, серебряные и бронзовые сосуды звенели от его раскатов, а балки дома поскрипывали.
Молвил он:
— Монган любил Дув Лаху Белую Ручку больше жизни и больше своей чести. Все царства мира были ничто по сравнению с ремешком ее башмачка. Не смотрел он на закат, если мог видеть ее. Не стал бы слушать волынку, если мог слышать ее речи, ибо она была наслаждением веков, жемчужиной времени и чудом мира до последних его дней.
Она отправилась в Лейнстер с правителем этого края, и, когда она удалилась, Монган тяжело захворал, и казалось, никогда уж не поправится; и начал он чахнуть и сохнуть, и стал похож на скелет, кожу да кости и убожество.