12. Телесный дух, который подлинно есть тело, природным чувством различает среди многих вещей, выбирает силой вожделения, отвергает природной силой гневливости. Хотя животные, не имеющие, как считается, ничего сверх телесной природы, не лишены этих способностей, однако разумной душе больше подходит по своему составу обитель человеческого тела, подчиненная и сообразная плектру вышнего Кифариста благодаря разумным и гармоничным движениям или ритмам (numeris), как написано: Премудрость создала себе дом, высекла столпов семь (Притч. 9:1). Это изречение анагогически трактует о природном сотворении разумного духа (mentis rationalis), который именуется обителью и домом Божества, аллегорически же — о духовном созидании Церкви, однако исторически, так сказать, в основе, говорит о строении человеческой головы, которая есть престол души и в некотором смысле дом рассудка{34}. Ведь голова (о чем ты лучше знаешь, поскольку преуспеваешь во врачебном искусстве), составленная из шести костей, опирается на семь столпов шеи. Если ты не пренебрежешь написать нам основательное послание о составе человеческого тела, возможно, с помощью Божией, получишь от нас что-нибудь в ответ: как душа охотно приемлет тело, орудие деяния и наслаждения, как беспокойно его охраняет, неохотно отпускает, отпустив, ждет с вожделением, а вновь приняв, ликует с благодарностью, как говорит Иоанн о гласе кифаристов, играющих на кифарах своих (Откр. 14:2).
Но продолжим, что начали. О том, как тело и душа, обладающие, как ты сказал, противоположными природами, сходятся и могут быть вместе, сказано достаточно. Ведь две отстоящие крайности могут легко и прочно соединиться через два весьма хорошо сочетающиеся посредства, что легко увидеть в строении великого животного, как некоторые его называют, то есть этого мира{35}. А хорошо сочетающиеся середины у души и плоти, согласно сказанному, суть — и это можно обстоятельно показать — чувственная способность плоти, которая преимущественно огненна, и производящая фантасмы часть духа, называемая огненной силой. Как некто говорит о душах, «сила в сем огневая и происхожденье небесно»{36}.
13. Здесь, возможно, кто-нибудь скажет: «Если посредством чувственности, которая есть дух телесный, душа находится в теле, почему после ухода души тело не продолжает жить благодаря этому духу, который, несомненно, есть жизнь?» На это отвечаем: пока эта чувственность остается невредимой и умеренной, как необходимо для животворения, душа не уйдет; когда же чувственность расстроена и разрушена, душа уходит неохотно, унося всё свое с собой, то есть чувство, воображение, рассудок, интеллект, интеллигенцию, вожделение и гневливость, кои подвигают ее к удовольствию или к скорби. Тело же — как инструмент (organum){37}, который, поначалу будучи цел, приведен в порядок и настроен, чтобы заключать в себе музыкальный лад и отзываться на прикосновение, теперь лежит, разломанный и бесполезный. Инструмент, конечно, погиб, но не погиб музыкальный лад или песнь, если только ты не думаешь, что песнь — всего лишь звук. Ведь душа, поскольку она не тело, не может ни находиться в каком-либо месте, ни приходить в него, ни обитать в нем, ни удаляться. Так и песнь или музыкальный лад, когда струны или нотные знаки приведены в подобающий порядок, присутствует в музыкальном инструменте или на листе антифонария; когда они упорядочены, музыка приходит, а когда расстроены, уходит: таково и отношение души с ее телом. И если ты спросишь, где душа после тела, я спрошу, где песня после листа или после звука; где смысл после слова; где суждение после произнесенного стиха, где число после исчисленной вещи. Положи четыре камешка и три: будет семь. Отними их: разве три и четыре не семь по-прежнему? Итак, исчислимое или исчисленное, если угодно, — это как бы некое тело числа, а стих — тело суждения; речь — смысла, а песни — модуляция голоса; в них всех, как бы в телах, удерживается бестелесное, которое иногда приходит, иногда уходит. Но ты скажешь, что такое сравнение больше подобает Богу, Который чисто и совершенно бестелесен, Который во всех вещах в Себе Самом, нежели душе. Будь так. Я же, как сказал прежде, могу точнее и легче философствовать о Боге, чем о душе, и о душе, чем о теле. Но душа имеет образ и подобие Божества, потому необходимо, чтобы она Ему и по природе была подобна.