Как солнце, воздымаясь от глубин земли, тускнеет от пасмурной дымки вод и болот и сперва скорее рдеет, чем светит, но потом, выбравшись на свободу более чистого воздуха, поправ облака, яснее блещет, так душа, от простой живости плоти поднимаясь к чувству, а посредством него и после него — к воображению, все еще запятнанная фантасмами тел и ослабевшая, наконец, очистившись, поднимается к ясности рассудка и блещет. Но выше рассудка — интеллект, по чину и по силе, как выше воздуха — небосвод, полностью свободный от всякой силы земли затуплять (obtusitate){41}, равно как от текучести воды или влажности воздуха. Чувство, тупое (obtusus) и тяжелое, лежит внизу, подобно земле; его, как вода, омывает воображение; а с тонкостью воздуха сравним разум, объемлющий и проницающий всё низшее и взирающий на него, так сказать, в парении (pendulo) абстракции{42}. Интеллект сопоставим с прочностью небосвода, ибо он узревает реальное состояние духовных природ. Интеллигенцию же надлежит сравнить с эмпиреем, всецело огненным, острейшим и тончайшим.
17. <Об интеллекте>. Интеллект — сила души, воспринимающая формы вещей подлинно бестелесных. Подлинно бестелесным называем то, что не нуждается в теле для существования, а вследствие этого — и в месте, чтобы существовать где-то, хотя оно не чисто бестелесное, поскольку не может существовать без времени. Чистое бестелесное просто, ибо оно во всех отношениях самодостаточно.
18. Итак, чувством, как сказано, душа воспринимает тело, воображением — то, что почти тело, рассудком — почти бестелесное, интеллектом — бестелесное, интеллигенцией — чисто бестелесное, которое не нуждается в теле, чтобы существовать, ни во времени, чтобы существовать когда-то, ни в причине, чтобы существовать откуда-то, ни в форме, чтобы быть чем-то, ни в каком-либо роде подлежащего, чтобы в нем существовать, или подле него стоять, или за ним следовать{43}; которое, как сказано, во всех отношениях самодостаточно, существует само по себе и тождественно само себе. Итак, подлинно и не чисто бестелесное есть некий образ и подобие чисто и подлинно бестелесного, и, в свою очередь, его образ — то, что мы назвали «почти бестелесным», а образ этого — то, что мы назвали «почти телом». С сим последним сочетается неким сходством высшее тело, то есть огонь, с огнем — воздух, с воздухом — вода, с водой — земля. На этой, так сказать, золотой цепи поэта низшее свисает с высшего — или же по воздвигнутой лестнице пророка (Быт. 28:12) от низшего поднимаются к высшему. Как премудрость крепко охватывает порядок вещей из конца в конец (Прем. 8:1), то есть от высшего к нижнему, вытягивая все вещи от архетипа в их собственные состояния (status), так чтобы они были тем, что они суть, и располагает все сладостно, умеряя и правя посредством бытия те вещи, кои она вытягивает от небытия к бытию, — так и душа, оной премудрости образ, если не отпадает, повсюду за ней охотно следует созерцанием, дивясь и любя, исследуя и славя во всём и силу, вытягивающую всё от небытия к бытию, и премудрость, располагающую всё посредством бытия, и благость, поддерживающую всё, дабы не отступило к небытию, как возглашает ликующий Псалмопевец: Ибо усладил Ты меня творением Твоим, Господи; в делах рук Твоих возликую. Сколь велики дела Твои, Господи! весьма углубились помышления Твои (Пс. 91:5-6). И в другом месте: Буду размышлять обо всех делах Твоих, в начинаниях Твоих потружусь (Пс. 76:13). «Дела» относятся к творению, «начинания» — к управлению. И в другом месте: Дивны дела Твои, Господи, и душа моя сполна познает их (Пс. 138:14). Изумление ведет к исследованию, исследование обретает познание.