В ночь с 7 на 8 августа 2008 года грузинские войска по приказу президента Грузии М.Саакашвили напали на Южную Осетию и наших миротворцев. События стали развиваться стремительно. Пожелание Медведева о многих годах спокойствия, необходимых для России, являющееся парафразом столыпинского высказывания, оказалось поразительно похоже на столыпинское пожелание и в том, что касается несбыточности. Кстати, уже в марте 2008 года, начиная свой газетный марафон, я предупредил о бессмысленности благопожеланий по поводу долгих лет благополучия, сопоставив их со столыпинскими. Эти мои предупреждения оставлены в книжном тексте.
Но дело не в том, кто о чем и когда предупреждал. А в том, что реально случилось. На момент, когда это случилось, я как раз готовился уйти от той «работы с откликами», которую я описал выше и за счет которой мне удалось сформировать отдельный слой текстуальной периферии. В сущности, уже тогда я был готов к изменению исследовательской траектории, резкому углублению проблематики, ее отрыву от всякой сиюминутности. У меня было скверное предчувствие, что мне этого не дадут сделать. Так и случилось. Началась пятидневная война. А затем и все остальное.
Я не могу доказать читателю, что эта война была откликом глобальных игроков на заявленную Путиным и Медведевым тему развития. То есть я бы мог попробовать это сделать. Но это потребовало бы таких спецаналитических рефлексий, которые полностью подменили бы собой всякое осмысление сущностных вопросов.
Поэтому я только могу сказать, что не я один так считаю. То есть — далеко не я один. Так считают многие международные аналитики, в том числе и те, кто не слишком тяготеет к публицистической или научной деятельности.
Война на Кавказе… Признание Абхазии и Южной Осетии… Угроза перерастания кавказской войны в войну глобальную… Мировой кризис… Допустимо ли считать все это звеньями одной цепи? И уж тем более — откликами глобальных игроков на какую-то там тему развития? Я считаю, что допустимо. Что даже самые слабые импульсы власти, касающиеся развития, улавливаются определенной частью мира как невероятно опасные. Причем те, кто улавливает, думаю, не могут даже объяснить себе, почему российские властные импульсы, чья слабость и суррогатность слишком уж очевидны, им кажутся столь опасными.
Для кого-то слишком страшен любой разговор о развитии в России, а уж разговор, инициированный и поддержанный властью, — тем более. Словом, у меня есть основания для того, чтобы считать кавказскую войну (а точнее, реализованную США замену конфликта с Ираном конфликтом на Кавказе) стратегическим решением, связанным с этими самыми слабыми импульсами, касающимися развития.
Подчеркиваю — я совершенно не хочу сказать, что мировой кризис стал ответом мировых игроков на российские заходы по поводу какого-то там развития. Связь, конечно же, много более сложная. Но она есть.
Война на Кавказе потребовала ответа от загнанной в тупик российской политической власти.
Российская власть, дав этот ответ, резко вывела мировой процесс за определенные рамки.
США, для которых этот вывод был наиболее болезненным, не решились и не сумели ответить. Этим подорвали имидж — имидж Акелы, который не промахивается (образ из «Маугли» Киплинга, очень часто используемый англосаксонской элитой). Промахнувшийся Акела — это как бы и не Акела. Мировая финансовая стабильность держалась на том, что Акела — это Акела. И что он, Акела этот, все еще о-го-го. Сомнения начались после Ирака. События на Кавказе и в Черном море (где чудом не началась российско-украинская война, способная перейти в войну мировую) подтвердили, что Акела — это не Акела. А уж если не Акела — то почему не экстраполировать политические сомнения в финансово-экономическую сферу? Такая экстраполяция более чем естественна. В какой мере именно она поспособствовала мировому кризису? Размышления на эту тему, опять-таки, увели бы нас далеко. Но в какой-то степени явно поспособствовала. Кризис проблематизировал очень многое. И этот самый пагубный «шоколад», и возможность развития в том виде, в каком его замысливала власть.
Сейсмические толчки и их осмысление — вот что стало последним слоем текстуальной периферийности, который мне удалось выстроить. Выстроив его (а этому будет посвящена V часть моей книги), я оторвался от газетного марафона. Но не от публицистики как таковой. Просто наступило время, когда соединять политически актуальное с темой развития уже было нельзя. Ибо политически актуальное стало чересчур горячим и донельзя конкретным.