Лора осталась стоять посреди палаты, вновь переживая все случившееся. И ее напрасные усилия, и гибель малыша, и этот тяжелый разговор лишали ее способности ясно мыслить.
К ней подошла одна из операционных сестер.
— Лора, не обижайся, если я тебе скажу: доктор Леместр — очень опытный специалист. И человек хороший. Я уверена, что в глубине души он огорчен не меньше твоего. Но с нашей работой нельзя оплакивать каждого, кого не удается спасти. Иначе свихнуться можно.
Лора молча кивнула в знак благодарности. Сестра вышла, а она подумала: «Сама ничего не понимаю, сестра. Я не свихнулась — я очень зла!»
До сих пор Лора внутренне гордилась про себя тем, что не умеет печатать на машинке. Это была еще одна составляющая ее нежелания вписываться в стереотип «настоящей женщины». Поэтому сейчас ей пришлось попросить одну из сестер, только что пришедшую на дежурство, чтобы та под ее диктовку напечатала письмо. В четырех экземплярах. Оно было адресовано не ее непосредственному начальнику, заведующему педиатрическим отделением, и не заведующему отделением акушерства и гинекологии (хотя, конечно, они получат копии), а директору всей клиники Айвену Колдуэллу, доктору медицины.
Изложив как можно более сжато события прошедшей ночи, она спрашивала доктора Колдуэлла, нет ли возможности сделать так, чтобы подобные «глупые и трагические проявления небрежности» в дальнейшем не повторялись.
Девушка торопливо печатала, едва поспевая за Лорой. Прочитав написанное, она многозначительно заметила:
— Мне кажется, доктор Кастельяно, вы кое-что упустили.
— Что же?
— Вы не назвали своего ближайшего родственника.
— Я вас не понимаю, сестра. Я не собираюсь умирать.
Та покачала головой:
— А мне показалось иначе. Это письмо равносильно самоубийству.
Лора уже опаздывала на обход, а потому, надписав три конверта из четырех, собрала их и побежала вниз отдать на стойку приемной, после чего поспешила в педиатрическое отделение. Остаток дня она ходила как сомнамбула.
В половине шестого она наконец сменилась и пошла в буфет перекусить.
Потом, по дороге к себе, она заглянула в ячейку с корреспонденцией — не пришел ли ответ на ее заявку в Национальный институт здравоохранения в Вашингтоне. Но в ячейке была какая-то реклама, счет за телефон и конверт с надписанным от руки адресом: «Доктору Лоре Кастельяно».
Она подавила зевок и вскрыла письмо. Не успела она дочитать до конца, а сон уже как рукой сняло.
Уважаемая доктор Кастельяно!
Я был бы признателен, если бы вы нашли возможность сегодня, в семь часов вечера, зайти ко мне в кабинет. Если у вас есть другие дела, просил бы их отменить, поскольку вопрос, который я намерен с вами обсудить, не терпит отлагательства.
Искренне ваш,
Она бросила взгляд на часы. Шесть пятнадцать. Времени только-только, чтобы подняться к себе, принять душ и проглотить пару таблеток аспирина.
Когда Лора незадолго до семи появилась в приемной директора, ей не потребовалось называть свое имя секретарше.
— Добрый вечер, доктор Кастельяно. Входите. Я доложу доктору Колдуэллу.
Едва приоткрыв дверь, она поняла, что ее ждет далеко не конфиденциальная беседа с глазу на глаз — в кабинете было полно белых халатов. Похоже, ей предстояло сразиться с целым отрядом коллег.
— Входите, доктор Кастельяно, прошу вас, — пригласил директор и учтиво поднялся. Он один был в цивильном костюме. — Вы со всеми присутствующими знакомы?
Лора обвела кабинет глазами. Она узнала заведующего своим отделением, Леместра и его начальника, но с костлявой седовласой женщиной в очках знакома не была. Та порывисто встала и представилась:
— Я Мюриэл Конуэй, заведующая сестринским отделением.
Она улыбнулась и протянула Лоре руку.
— Пожалуйста, садитесь, доктор Кастельяно, — пригласил директор, указав на кресло в самой середине комнаты.
Лора послушно села. От усталости она даже не могла волноваться.
— Итак, — начал Колдуэлл, — полагаю, вы догадываетесь, зачем я вас пригласил.
— Думаю, да, — согласилась Лора. — Я только удивлена, что наш разговор обернулся таким… коллективным мероприятием.
— Думаю, причина станет вам ясна по ходу дела, — заверил директор. — Поскольку ваша злополучная записка затрагивает честь всех присутствующих.
— Прошу меня извинить, сэр, но я бы назвала «злополучной» описанную мною ситуацию.
Директор пропустил ее замечание мимо ушей. После чего дал, по его мнению, более верную трактовку происшедшего: