— В почтовом ящике нашла, подарок от какой-то фармацевтической компании. А тебе разве ничего такого не присылают?
— Присылают, да я никогда конверты не вскрываю. Это дешевый подкуп.
Они приблизились к лаборатории. Оттуда доносились негромкие звуки — тявканье, поскуливания. Животным все-таки было больно.
— Ты была права, Кастельяно, — признал Барни. — И что же нам делать?
Не успела Лора ответить, как раздались приглушенные шаги по линолеуму. Кто-то приближался к ним по коридору.
— Тише, кто-то идет! — прошипела она и быстро погасила фонарик. Они вжались в колонну.
Шаги стали ближе. Теперь на фоне морозных стекол можно было различить силуэт. Лора с Барни затаили дыхание, а фигура открыла дверь и скользнула внутрь.
Тишина стала прямо-таки пронзительной, Барни слышал учащенное биение собственного сердца. И тут он понял, что происходит.
— Кастельяно, ничего не замечаешь?
— Да, там все стихло.
— Вот именно, абсолютно стихло.
— Да, ничего не слышно.
В следующий миг таинственная фигура вновь показалась и быстро проследовала мимо, на сей раз почти бегом.
— Ладно, — перевела дух Лора. — Не хватит ли страшилок на сегодняшний вечер?
— Иди, если хочешь, — ответил Барни. — А я посмотрю, что там делается.
— Ни за что! Я пойду с тобой, даже если это будет мужской туалет.
Они на цыпочках подкрались к дверям лаборатории. Дверь беззвучно открылась и поглотила их. Единственное, что они услышали, — спокойное сопение, ни повизгивания, ни скуления: животные, несомненно, мирно спали. Лора снова зажгла фонарик и осветила собачьи клетки. На первый взгляд все животные были погружены в безмятежный сон. Но, присмотревшись, они обнаружили, что несколько собак вообще не шевелятся.
— Посмотри на колли Элисон! — прошептал Барни, показывая на верхний ряд клеток. Оба приблизились, и Лора посветила фонариком собаке в глаза.
— Бог мой, Барни, она сдохла!
Он кивнул и показал на клетку в нижнем ряду.
— По-моему, эта тоже готова. А как наш песик?
Лора поискала лучом.
— Ага, вот он!
Оба присели перед клеткой своего терьера. Барни быстро просунул руку между прутьями и пощупал перевязанное брюхо пса.
— Живой! — сказал он. — Идем отсюда!
— Ты читаешь мои мысли, Барни.
Вернувшись целым и невредимым в мир живых, Барни высказал то, что пришло в голову им обоим:
— Я не совсем уверен, Кастельяно, но думаю, у нас в группе завелся рьяный сторонник эвтаназии. Отчасти это можно расценить как проявление гуманности.
— Да. А еще — странности.
На следующий день профессор Крукшанк, нахмурив лоб, обратился к группе:
— С прискорбием вынужден вам сообщить, что не все из вас проявили должное старание. За одну ночь мы потеряли девять животных, а это означает, что мне придется выделить вам для заключительных занятий — сердце и легкие — новых собак.
— Но, сэр…
Все обернулись. Кто это посмел поднять голос?
— Да, мистер Ландсманн? — спросил профессор.
— Не будет ли экономнее, а в каком-то смысле и гуманнее, если те, чьи собаки сдохли, сядут за наши столы?
— Не думаю — ответил профессор. — Это слишком важная часть вашей медицинской подготовки. Каждый должен лично попробовать себя в исследовании этих жизненно важных органов. Этого нельзя почерпнуть в книгах и даже научиться, присутствуя при работе других.
Беннет кивнул. В любом случае спор носил больше теоретический характер, поскольку животные, получив наркоз, уже ожидали своей участи.
Минувшее Рождество стало для Лоры и Барни необычным. Они пустились в плавание, которое изменяло их восприятие жизни. Тех пока еще скромных знаний, которые они успели освоить, уже было достаточно, чтобы поставить их особняком от обычных людей, воспринимающих механизм жизни с глубоким благоговением.
И в то же время они наслаждались привычным окружением. Родители не просто состояли из молекул, клеток и тканей — они состояли из любви и заботы. Глядя, как его младший брат поглощает за завтраком шестнадцатый блинчик, Барни упивался сознанием того, что Уоррен не задумывается при этом над проблемами гликогенеза и метаболизма. И какое счастье говорить на темы, никак не связанные с медицинскими терминами, формулами и химическими уравнениями.
Уоррен, казалось, приобрел уверенность в себе. А быть может, такое впечатление создавалось из-за появившихся у него усов. Во всяком случае, он с успехом заменил Барни в роли мужчины в семье и помогал Эстел готовиться к грядущей продаже дома и переезду на юг. До поступления на юридический факультет ему оставалось еще два года, но душой и мать, и сын уже были далеко от Бруклина.