Мистерия – это приобщение. В слове "приобщение" прекрасна приставка: это не общение равного с равным, это приход к вечной силе, которая не изменится от нашего прихода. Это выход к божеству, подпадание под его власть, служба ему наиболее адекватным (милым) ему способом. Это – сознательное согласие на проявление его сил и вовлеченность в его действо.
Мистерия – это приобщение малого человеческого существа своим великим основам, и делание этого не в фантазии (сколь угодно интеллектуальной), не тупым acting-out, не символически (типа съесть торт в честь победы над Наполеоном), но максимально живым и непосредственным образом. Как практика, мистерия образуется в особом, выделенном, очерченном заранее известными рамками, времени (насколько я понимаю, в среднем, несколько суток) и пространстве (удаленные от постороннего присутствия "места силы" на природе). И то, и другое мне кажется похожим на окошки – через которые можно вылезти из социального мира в "мир иной". Мистерия не предполагает постоянного "перехода" наподобие монастырской практики, это не "путь длиною в жизнь". Может быть, в этом смысле это не "дверь". Это выход, за которым обязательно следует возвращение.
Еще одним важным условием существования мистерий является таинственность; само слово прямиком отзывается в "mistery" (и "мистика", кстати, растет из того же корня). Тайна, секрет, "оберегание сокровища" обязательны для "мистов", "посвященных". Четкое разделение практик на "открытые" и "тайные" (и, соответственно, разделение определенных слов, сюжетов, изображений, песен) существовало и у греков времен Элевсина, и у папуасов. Эта система – не символична, а совершенно реальна. Меня восхищает, как за две тысячи лет существования Элевсинских мистерий со многими тысячи посвященных, в гуще болтливых, скептических и записывающих все подряд философов и прочих интеллектуалов, тайна Элевсина была сохранена так прочно, что по сей день едва восстановима.
(Что же собираюсь делать я, описывая мистерии? Никоим образом не "бросать жемчуг свиньям". Жемчуг останется надежно защищен, святую святых и не опишет мое тупое перо, и не уловит ваш рыскающий глаз. Как в альпинистском походе или психеделическом трипе, любые части снаряжения или места могут быть показаны постороннему; но что происходит, зачем и почему, для него навеки останется тайной.)
Безусловно, та же таинственность заложена в практике психотерапии. В самых "народных" и "попсовых" ее вариантах присутствует тайна, рожденная хотя бы только огромной трудностью передачи "внутренних" событий практики вовне. Почему так часто столь важные события и переживания происходят в простом кругу разговаривающих людей или в таких сценически бедных психодраматических или гештальтистских постановках?
Болтуна ждет наказание. Казнь – в древнегреческие времена (есть интересное исследование о том, что Сократ был казнен как раз за разглашение тайн Элевсина). Даже избегнув социальных наказаний, нынешний болтун неизменно поражается на поле психологическом. Интересно, что обычно за разбалтыванием следует не только (почти 100% ) непонимание, но именно наказание. Самый обычный пример: участник "Дионисийской мистерии" сразу после возвращения попытался поделиться со своей девушкой богатством своих переживаний "оргии", телесного общения с несколькими женщинами и мужчинами. Явного секса не было там, но это не помогло "наивному юноше" избегнуть скандала – да какого!
Дойдя до десятой главы этой книги, вы увидите еще один пример правильности этой леммы про болтунов и наказания.
_________
В каком смысле мистерию можно назвать психотерапевтической практикой? Вообще говоря, это не очевидно. Выше я подошел к описанию мистерий как продолжения психотерапии, аналогичной какой-нибудь "поддерживающей группе". На самом деле, когда я думаю о взаимоотношениях мистерии и психотерапии, на ум мне просятся любовь и медитация – они обе очень терапевтичны, но это лишь один из их неглавных эффектов. В сказке о психотерапии все-таки сильно ощущается запах больницы, причем даже "неотложки", какой-то резкой борьбы за жизнь, целебного вмешательства, кардинальных перемен. И любовь, и медитация, и мистерия – гораздо шире, глубже и значительнее для человеческой души. Это нисколько не умаляет огромной важности каждой из них в процессе реальной психотерапии.
Мистерия очень явственно связана с вдыханием жизни, одушевлением омертвелых, недоразвитых, забитых, а потому больных частей личности. Это безусловно терапевтическое воздействие. Патологизация психики происходит "согласно купленным билетам", когда личность искажается чрезмерным отождествлением со своей ролью (семейной, социальной или любой другой). Те части личности, которые не вмещаются в это "прокрустово ложе", мертвеют, бунтом рвутся в проявленность, прозябают в недоразвитом состоянии, воспаляются. Часто "луч сознания", проникающий в их "темницы", то есть осознавание, символическая интерпретация, покровительственное или робкое признание вовсе не достаточны для исцеления. Очень часто, уже поняв в какой-то мере необходимость заботы о недоразвитых сторонах собственной души, человек пытается накормить ее примерно тем же фуфлом, которым его кормит общество: обещаниями, размытыми угрозами, лозунгами, "программами развития" или "реальностью третьего порядка" вроде телевизора. Это тоже обычно не работает, то есть не исцеляет; телевизор не терапевтичен, как ни крути. Мистерия же выводит человека на реальную встречу с собственными комплексами, причем в той специальной обстановке, где его обычные стили поведения (поддерживающие его невротические шалости и горести) невозможны или неадекватны. На этой встрече действия просты и навязчивы, как на низкопробной дискотеке. Вместо болтовни, фантазий или запутанной символики, я приношу (например, Марсу или Дионису) всего себя, когда бегу, ночью, голый, по дороге, и вместе со всеми кричу: "Эвоэ!" При этом я не лечу себя – но выздоравливаю.