Однако в первом помещении копии не оказалось, а демонстрировались подлинные предметы из коллекции ризницы: чарки, потиры, поручи, орарь, покровец, панагия, книги из монастырской библиотеки…
Акварель, которую я разыскивал, висела во втором помещении ризницы, отделенном от переднего массивной стеной с двумя узкими сводчатыми проемами. И с первого же взгляда на акварель я понял: в руке у меня действительно находится подлинник, большая музейная ценность, копия выглядела жалкой, непрофессионально исполненной подделкой.
Я подумал, что работники музея, убедившись в подлинности моей акварели, наверняка потребуют объяснений, как она очутилась у меня. А что я могу сказать? Что мне прислал ее человек, пожелавший остаться неизвестным? Но удовлетворит ли такой ответ музейных работников?
Здесь я вспомнил, что именно в этом отделе, посвященном «Слову о полку Игореве», работала Лидия Сергеевна Строева, с которой я познакомился во время поисков новгородских сокровищ. И сразу пришло решение – передать акварель именно ей и, по возможности, без свидетелей. Но как быть с Пташниковым? При его любознательном и настырном характере он будет вытягивать из меня историю акварели щипцами, а мне не хотелось сразу же, еще до начала расследования, нарушать условие, поставленное передо мною автором анонимного письма. Оставалось одно – после экскурсии каким-то образом на время избавиться от Пташникова.
Понадеявшись на случай, я не стал торопить события.
Затянувшаяся жара больше располагала к посещению пляжей, чем музеев, поэтому посетителей было мало: две серьезные несимпатичные студентки, что-то записывающие в блокноты, пара шушукающихся влюбленных, женщина с дочкой-школьницей и мужчина в черных очках. Старушка-смотрительница дремала на стуле, не поднимая головы, видимо, мало волнуясь за сохранность вверенных ей экспонатов.
Виновником многих тайн и загадок «Слова о полку Игореве» стал тот, кто отыскал древний список, – известный коллекционер и меценат Алексей Иванович Мусин-Пушкин. В Эрмитаже хранился портрет графа, сделанный художником Ламни в 1794 году, то есть примерно в то самое время, когда Мусин-Пушкин нашел «Слово» и приступил к его изучению. На портрете было буквально все, что стандартно изображалось тогда на парадных портретах: мифологический фон, заданная, неестественная поза, звезды на пурпуре, на столе предметы, характеризующие род деятельности графа: старинный фолиант, чернильница с гусиным пером.
В экспозиции была представлена уменьшенная, по пояс, копия портрета, сделанная неизвестным художником и когда-то находившаяся в Ярославской Екатерининской гимназии.
Я долго вглядывался в простоватое лицо Мусина-Пушкина, пытаясь как бы проникнуть в его душу. Кем же ты был, сиятельный граф? Легкомысленным, удачливым коллекционером, любителем шумной славы, способным ради нее даже на обман, или серьезным исследователем, для которого поиски русских редкостей были не просто прихотью богатого и влиятельного человека, а важнейшим делом всей жизни?
Конечно, портрет не мог ответить на эти вопросы, потому с таким вниманием я слушал объяснения Пташникова, рассматривал вещи из ярославской усадьбы графа в селе Иловна: стулья, шкаф, настольные часы, ломберный столик, бронзовый канделябр на пять свеч.
Если бы вещи могли говорить!
Возможно, в этом шкафу побывал список «Слова о полку Игореве», когда Мусин-Пушкин переезжал из Петербурга в Москву. У затейливого канделябра граф с трепетом и восторгом рассматривал страницы древней рукописи, а настольные часы отстукивали минуты, проведенные за безуспешными попытками самостоятельно разобраться в неразборчивом древнерусском письме. За ломберным столиком в перерыве карточной игры граф доверительно рассказывал самым близким друзьям, где и каким образом он приобрел бесценный список.
Я внимательно изучал портреты «самовидцев» – тех, кто видел список «Слова о полку Игореве» и помогал графу в издании древнего произведения, но и они ничем не могли помочь разгадать тайну появления списка в Собрании российских древностей Мусина-Пушкина. Друзья графа Карамзин, Малиновский, Бантыш-Каменский смотрели на меня бесстрастно, и только в простодушных глазах самого владельца «Слова» мне на какое-то мгновение почудилась лукавая, загадочная усмешка, словно он приглашал меня раскрыть его тайну и в то же время был уверен, что никому и никогда не разгадать ее…
Спустившись с галереи Спасо-Преображенского собора, мы сели на ближайшую скамейку, Пташников – заядлый курильщик – тут же задымил папиросой. Торопливо щелкая фотоаппаратами, мимо прошла группа туристов. Со звонницы слепо смотрели на город циферблаты сломанных часов.