Каждый день нацисты составляли квоты, и Давид сообщал им, сколько человеко-часов и рулонов материала потребуется. Если нужно было людей больше, чем работало в настоящее время, немцы посылали солдат в город за дополнительной рабочей силой. В самом Цеху солдаты расхаживали по рядам и подгоняли швей, как надсмотрщики в Египте. В каждом небольшом квадрате Цеха был свой надзиратель. Они постоянно ругались, заставляя рабочих повышать производительность, выкрикивали угрозы, обещали депортировать в трудовые лагеря, хотя на самом деле подобными полномочиями не обладали.
– Ты дочь капитана Шейнмана? – поинтересовался Давид, пока вел меня в дальний угол помещения. – Того самого, у которого продовольственный магазин на краю площади?
– Был когда-то. Магазин у нас отобрали. Как и дом. Я понятия не имею, куда увезли отца и остальную мою семью.
Давид понимающе кивнул. Он выглядел очень привлекательно. Его длинные черные волосы были щегольски зачесаны на косой пробор, как у голливудского актера Эррола Флинна, рукава спецовки закатаны, обнажая бицепсы, ворот расстегнут. А еще у него были голубые глаза. Настоящий еврей-ашкенази с огромными голубыми глазами и пухлыми губами, он был просто великолепен.
– А вы не знаете, где моя семья?
Он покачал головой:
– Я уже несколько месяцев не видел твоего отца. Я редко покидаю эти стены. Сплю вверху в конторе. Пока предприятие работает, меня не внесут в список на депортацию.
– Может, моя мама здесь работает? Ханна Шейнман. Вы не слышали хоть что-нибудь о ней? Или о ком-то из моей семьи?
Он снова покачал головой и указал на незанятую машинку:
– У тебя была швейная машина?
– Нет. Я шить не умею.
Давид иронично улыбнулся: немецкий полковник в Хшануве лично привозит в Цех девушку, у которой не только никогда не было швейной машинки, но которая даже шить не умеет!
– Очень смешно, – сказал он. – По всей видимости, ты пришлась по душе полковнику Мюллеру. Большинство тех, кто попадает сюда, приносят свои швейные машины и хорошо умеют шить. Девушек, которые не умеют шить, сразу отправляют в трудовые лагеря. Или еще хуже. Почему мама не научила тебя шить?
– Наверное, потому, что она видела мое будущее несколько другим. Я ходила… Впрочем, неважно.
– В частную школу? В Кракове? – Он понимающе улыбнулся. – Наверное, в гимназию? Я встречал тебя в синагоге. И видел на площади. – Он обвел рукой сидящих в цеху женщин. – Всех их научили шить матери, и все они принесли швейные машинки из дому. Мы не предоставляем нашим работникам швейных машин. И не даем уроков шитья. Как же ты собралась здесь работать?
– Не знаю, Давид, – сдержанно ответила я. – Сегодня у меня не самый лучший день.
Он засмеялся:
– А ты мне нравишься. И полковник прав, ты – отважная. Отважная, но без швейной машинки. Ступай за мной. – Он провел меня мимо десятка рабочих за угол. – Пани Клейн опять заболела. Она постоянно болеет, бедняжка. А когда выходит на работу, ее хватает всего на пару часов. Не знаю, вернется ли она вообще. Я делаю все, чтобы ее не включили в список на депортацию. Сядешь за ее машинку, как-то приспособишься.
– Спасибо, – негромко поблагодарила я. – Простите, что была резка. Но меня забрали с повозки молочника и усадили на заднее сиденье «мерседеса», за рулем которого был немецкий полковник. Он поймал меня на улице без нарукавной повязки.
– Тебе оказали поистине королевский прием. Оберст Мюллер прибыл в Хшанув всего три месяца назад. Он старший из всех расквартированных здесь офицеров, но ходят слухи, что вскоре сюда прибудет СС, а уж они-то наведут порядок. После их приезда количество депортированных увеличится вдвое. Еврейские семьи вышлют в другие места.
– Откуда вам это известно?
Давид улыбнулся:
– Держу ушки на макушке.
Во время разговора я все время думала: «Боже, какой же он красивый! Как я не замечала его в синагоге?»
– А куда их высылают? Тех, кого депортируют. Может быть, туда вывезли и мою семью?
Давид покачал головой:
– В трудовые лагеря, в тюрьмы. Не знаю.
В вещмешке лежали все мои вещи, и жить мне было негде.
– Немцы отобрали наш дом, мне даже ночевать негде. Вы не знаете, где я могу остановиться?
Давид подарил мне очередную очаровательную улыбку:
– Вопрос с подвохом?