Хозяин этого невзрачного жилья, низкорослый, изможденный старик, волоча ногу, с трудом добрался до кровати, осторожно опустился на заскрипевшую сетку и, прокашлявшись, спросил:
— С чем пожаловали? Все из-за того… снегоочиста?..
Шабалин, не отвечая, прошел к окну, занавешенному выцветшей тряпкой, затем к столу и, смахнув перчаткой рыжего таракана, капитально устроился на ящике.
— Ну как живешь, Якимов? — спросил он негромко.
Старик усмехнулся:
— Да какая жизнь. Сам видишь: существую. Да, видно, уж и в гроб скоро. Одно утешение: хоть погребут на воле…
Шабалин достал папиросы, угостил хозяина, закурил сам, хотел положить пачку на стол, но, увидев пробегавшего по нему таракана, передумал и спрятал пачку в карман. Затем спросил:
— Тебе сколько лет-то, Якимов? Пятидесяти еще нету?
Редозубов удивленно посмотрел на хозяина: тот выглядел на все семьдесят.
— Сорок четыре через месяц стукнет, — сказал хозяин. — Да не в том дело. Чую: не протяну долго. Сломалась жизнь… Вот… телевизор смотрю… да и тот без звука…
Шабалин погасил окурок, швырнул к печке и с минуту внимательно — в упор — разглядывал старика (иначе того при всем желании назвать было трудно).
— Да, выглядишь ты неважно, — согласился он. — Но, думаю, все же время у тебя есть. Пожить еще можно.
Хозяин хрипло втянул в себя дым.
— Можно, — сказал он. — Да неохота. Сломалась жизнь. «Встает подсудимый, красавец мальчишка, судья задает ему странный вопрос…» — проскрипел Якимов на известный тюремный мотив.
— Ладно, оставим это, — перебил Шабалин. — Это все блатная лирика. Воровская романтика. Этим-то вы молодых и сбиваете с толку. Я вот их, щенков, которые приобщаются, соберу как-нибудь да и приведу к тебе. Пусть полюбуются. Оценят твой образ жизни. Ну, да не об том речь…
Старик спросил:
— Так ты все ж по снегоочисту?
Шабалин переждал кашель и ответил:
— При чем тут снегоочист? Снегоочистом пускай железнодорожная милиция занимается.
Старик усмехнулся:
— А они говорят, что, мол, дело вам передали, в райотдел…
— Кто говорит? Конкретно.
— Желтов.
— Нет, — сказал Шабалин. — Это дело нам ни к чему. У нас и своих хватает.
Старик помолчал, затем сказал:
— Что ж, вам виднее, конечно…
Редозубов, пораженный известием, что хозяину комнаты, выглядевшему дряхлым стариком, всего лишь сорок четыре года, старался вспомнить, не слышал ли он о нем чего-нибудь раньше. Шабалин же, не подавая вида, был сейчас в крайней степени раздражения.
Этот снегоочиститель, с которого мальчишки неделю назад сняли несколько приборов, был уже предметом разговора с заместителем начальника линейного отделения Желтовым. Желтов настаивал на том, что снегоочистителем должен заниматься райотдел, так как машина в момент совершения преступления стояла на леспромхозовских путях. Но, во-первых, снегоочиститель принадлежал железной дороге, во-вторых, ободрали его явно детки железнодорожников, взятые на учет в детской комнате линейного отделения, в-третьих же, была договоренность на уровне начальников, что это дело линейный отдел возьмет на себя. Желтов, однако, продолжал гнуть свою линию. И вот уж во все перипетии был посвящен даже Якимов, бывший поездной вор, разбирающийся в подведомственности, подследственности и территориальной принадлежности уж никак не хуже самого Желтова. Если б речь шла хотя бы о трупе или о другом серьезном происшествии, а то анекдот, пустяковое дело, выеденного яйца не стоит, к тому же почти раскрытое, неделю переталкивают, как волейбольный мяч, из райотдела в линейный отдел и обратно. «Переработался! — зло подумал Шабалин о Желтове. — Девять преступлений в год, причем одна мелочовка — что там крадут в поездах: полушубки да сумочки, да раз в три месяца хулиганство на перроне, — и еще от снегоочиста отталкивается руками и ногами!.. Ну погоди, я на тебя „телегу“ напишу в ОТМ[16], там с тебя стружку снимут!..»
— Ладно, — сказал он. — Мы ведь к тебе знаешь зачем приехали?
Старик смял окурок, сунул под отворот валенка и равнодушно спросил: