Он должен добраться до Сиболы прежде, чем завтра встанет солнце, но если он не доберется, то умрет… и это у самой цели! Конечно, темный человек не может быть настолько жестоким — конечно же, нет!
— Моя жизнь принадлежит тебе, — прошептал Мусорщик, и, когда солнце опустилось за линию гор, он поднялся на ноги и зашагал, направляясь к башням, минаретам и широким улицам Сиболы, где вновь и вновь вспыхивали огненные искорки.
Когда жар дня сменился холодом ночи в пустыне, он почувствовал, что идти стало гораздо легче. Его треснувшие, обвязанные веревкой кроссовки громко шлепали по шоссе № 15. Он пробирался вперед с опущенной, как у увядшего подсолнечника, головой, и даже не заметил зеленый светящийся знак «Лас-Вегас 30», когда проходил мимо.
Он думал о Малыше. По праву Малыш должен был быть сейчас с ним. Они должны были ехать в Сиболу вместе, в проклятом двухместном автомобиле Малыша, стрелявший двигатель которого оставлял россыпь дробного эха в пустыне. Но Малыш оказался недостойным, и в эту даль Мусорщика отправили одного. Его ступни поднялись и опустились на мостовую.
— Си-а-бола! — прохрипел он. — Бэд-ду-бад-ду-бамп!
Около полуночи Мусорщик свалился у обочины дороги и забылся беспокойным сном. Теперь город был ближе.
Он был совершенно уверен, что в конце концов доберется до него.
Мусорщик услышал Малыша задолго до того, как увидел. Низкий рев, с треском вырывавшийся из трубы без глушителя, он гулко приближался к нему с востока — так врезался ему в память тот день. Звук приближался по 34-му шоссе, ведущему от Юмы, штат Колорадо. Первым порывом Мусорщика было спрятаться, так же как он прятался от немногих других уцелевших, которых встречал после Гэри. Но на этот раз что-то удержало его, и он остался сидеть на велосипеде у обочины дороги, с тревогой оглядываясь через плечо.
Раскаты становились все громче и громче, и вот отраженное солнце засияло на хроме и
(ОГОНЬ?)
на чем-то ярком, оранжевом.
Водитель заметил его. Машина стала тормозить, издавая пулеметную очередь выхлопов. Старая резина отслаивалась, оставаясь на шоссе горячими пятнами. И вот машина уже поравнялась с ним, не тихо урча на холостых, а тяжело дыша, словно несущий смерть зверь, который, может быть, приручен, а может, и нет, и водитель выходит к нему. Но Мусорщик был всецело поглощен видом машины. Он многое знал о машинах, он любил их, хотя так и не получил водительские права. Эта же была красавицей, это была машина, над которой кто-то работал не один год, вложил в нее тысячи долларов, такое чудо можно было увидеть только на выставках необычных машин, это было дитя любовного труда.
Перед ним стоял двухместный «форд» 1932 года, но его владелец не поскупился и не остановился на обычных, выполняемых на заказ новшествах. Он пошел намного дальше, превратив ее в пародию на все американские машины, в яркий образчик фантастического автомобиля с нарисованными от руки языками пламени, клубящимися из многочисленных труб. Машина была цвета золотистых кукурузных хлопьев. Хромированные трубы, протянувшиеся почти во всю длину автомобиля, яростно отражали солнечный свет. Ветровое стекло было выпуклым, как пузырь. Задние шины были гигантских размеров, специально для них были вырезаны колодцы колес увеличенной высоты и глубины. На капоте, подобно сверхъестественной трубе обогрева, расположился компрессор. На крыше вырос акулий плавник, иссиня-черный с красными крапинками, напоминавшими тлеющие угольки. На обеих боковинах с уклоном назад, указывающим на скорость, было написано слово. «Малыш» — гласило оно.
— Эй ты, долговязый урод, — растягивая слова, окликнул его водитель, и Мусорщик перевел свое внимание с нарисованных языков пламени на водителя этой примчавшейся бомбы.
Он был не более 160 сантиметров ростом. Его высоко взбитые, завитые волосы блестели от бриолина. Одна лишь эта грива добавляла ему семь лишних сантиметров ввысь. Все завитки, соединяясь на затылке, образовывали не просто подобие утиного зада, это было само воплощение прически а-ля все утиные зады, когда-либо созданной под влиянием панков и различных братств хиппи всего мира. На водителе были черные остроносые ботинки. Каблуки, которые добавляли Малышу еще семь сантиметров, вознося его до респектабельных метра семидесяти четырех, расширялись книзу. А выцветшие джинсы настолько были тесны ему, что, казалось, можно было даже разобрать даты на монетах, находящихся в карманах. Джинсы обтягивали его изящные ягодицы, превращая их в скульптурное изваяние, а ширинке придавали вид замшевой сумки, набитой мячиками для игры в гольф. На нем была шелковая блуза в стиле «вестерн» цвета старого бургундского, украшенная желтой каймой и пуговицами под сапфир. Запонки были похожи на полированную кость, и, как позже обнаружил Мусорщик, так оно и было на самом деле. На шее Малыша было два своеобразных украшения: одно, изготовленное из пары человеческих коренных зубов, и другое, из резцов добермана-пинчера. Поверх этой чудо-блузы, несмотря на дневную жару, была накинута черная кожаная мотоциклетная курточка с изображением орла на спине. Вся она вдоль и поперек была испещрена молниями, зубцы которых сияли на свету подобно бриллиантам. С накладных плеч и ремня свисали три пары кроличьих лапок. Одна пара была белой, другая коричневой, а третья — ярко-зеленой. Эта курточка, еще более удивительная, чем блуза, поскрипывала при каждом движении. Над орлом, выстроченным белым шелком, было выведено то же слово «Малыш». Из ореола блестящих волос и поднятого воротника блестящей мотоциклетной курточки на Мусорщика взирало крошечное бледное личико, гротескно-кукольное, с полными, четко очерченными надутыми губками, безжизненно-серыми глазками, безупречным, без единого пятнышка широким лбом и необычно полными щечками. Чем-то он был похож на Элвиса Пресли в детстве. На выпяченном животе пересекались два оружейных ремня, и из каждой висящей на бедрах кобуры торчал огромный пистолет 45-го калибра.