— Не выполните приказ… — пожал плечами Пугачев.
— Не выполним!
— Климент Ефремович… — Буденный умоляюще поглядывал на члена Реввоенсовета. — Да бог с ним, с Туапсе… Не завтра… так возьмем послезавтра. Куда он денется?
— Послезавтра! Доброхот какой… Через неделю бы хотя!
Пугачев, слушая перепалку, пожалел, что занят Тухачевский, — он мог обуздывать конников. Силой брал, волевым решением. Члены Реввоенсовета Смилга и Орджоникидзе всяк по-своему относились к этой двоице; Смилга не терпел ее и ни в какие контакты не входил. Орджоникидзе открыто благоволил.
— Мы зараз за другим делом приехали, Семен Андреевич, — извинительно начал Буденный, пытаясь выпрямить разговор. — Как с переброской?.. Части повывели с фронта, готовимся… Коль нужно… посылайте до главкома. Будем доказывать.
— Никому не нужно доказывать, товарищ Буденный, — Пугачев сочувственно кивал ему. — Получены директивы главкома от двадцать пятого и двадцать шестого марта… Каменев резко изменил свое мнение.
— Как изменил?.. — недоверчиво сощурился Ворошилов.
— Вчера вечером командующий говорил по прямому с Лебедевым. Тот сообщил… двадцать шестого главком со Склянским были у Ленина… обсуждали варианты оперативного плана белопольской кампании. Когда коснулись вашей переброски, Ленин поддержал план командкавфронта и командования Конной.
Лица конников посветлели.
— Значит, походом? — командарм не верил своим ушам.
— Походом. Готовьтесь. Директиву скоро получите.
— А с Туапсе?.. — вернулся Ворошилов к неоконченному разговору, довольный новостью. — Мы просим отменить приказ… Задача коннице сложная… Горы, теснины… Бригаду не развернешь!
— Бригаду развернете. Я лично места те знаю…
— А может, нам все-таки подождать командующего? — неуверенно спросил Буденный. — Уж что скажет…
— Бесполезно.
Прощаясь, Пугачев посоветовал конникам завершить все свои дела на Кавказском фронте — с Деникиным покончено.
Глава четырнадцатая
Новороссийск…
Воскресный день, девятое марта[2].
Утро над городом занимается свежее, ветреное. Солнце томится еще за Мархотским хребтом, подступившим стеной к Цемесской бухте. Вода в бухте клокочет, кипит под напором боры, знаменитого в этих краях ветра с моря. Волны, невысокие, но частые, с запененными гривами зло кидаются на замшелые каменные глыбы Каботажного мола, силятся раскачать английский миноносец, серо-зеленый, под цвет скал, утюг, пришвартованный цепями к пристани. Рвется, трещит крестастый флаг.
Поезда Деникина, Ставки и Донского атамана генерала Богаевского стоят в тупике между Каботажной пристанью и старым заброшенным цементным заводом. Тесное пространство вокруг поездов опутано колючей проволокой; охрану несет батальон морской пехоты англичан. Самое надежное и тихое место в городе.
Протопресвитер Добровольческой армии и флота, отец Георгий, на миру Шавельский, пробравшись сквозь караулы, упросил генерала Шапрона, старшего адъютанта главнокомандующего, доложить о себе. В приемном купе Шавельский избежал унизительной процедуры «обезоруживания», сам, задрав суконную черную рясу, вынул откуда-то из-за спины никелевый браунинг и демонстративно вложил в руки начальника охраны поезда.
Деникин, мрачный, с потухшим взглядом, сидел на диване, подальше от рабочего стола. Необычно видеть на нем корниловскую ферму — черно-красные погоны, на левом рукаве шеврон с черепом и костями. Протянул руку, пригласил сесть.
— Чем могу служить, отец Георгий?
— Разговор деликатного свойства, Антон Иванович. Среди офицеров развилась слепая, не знающая границ ненависть к генералу Романовскому. Его считают злым гением Добровольческой армии, на него валят все, в чем только можно обвинить человека… В хищениях, франкмасонстве… даже в измене. Злоба слепа и бессердечна. Пятого марта я и отец Антоний присутствовали в помещении банка на митинге «Союза офицеров тыла и фронта»…
— А митрополиту Антонию-то что там понадобилось?
— Мы были приглашены возглавляющими «Союз…» благонамеренными полковниками… И пошли не затем, чтобы митинговать, а затем, чтобы своим присутствием и словом сколь-нибудь утишить пыл возбужденного собрания и предупредить крайние решения…
— На это у меня есть контрразведка… Все крикуны нам известны.