— Неважно, — темноглазое, с фартовыми усиками и бачками юное лицо капитана довольно сожмурилось. — Знает, что казаки гуторят об нем. Какой, дескать, к… матери вождь, сидит под гузкой у Деникина, забыл фронт и беженцев… Пора скопырнуть. А на днях увидал на Серебряковской осваговский плакат в неразбитой витрине… Ваш портрет. Там же описание подвигов и с надписью «Вождь Донского Казачества». Аж позеленел!
— Ты, Ромка… заливаешь, — ревниво заметил Миша Хотин; обернувшись, он навалился на спинку сиденья и во все глаза завидуще ошпаривал во всем удачливого соперника.
— На моем бы месте, Мишка… Ухлопают… и не ахнешь!
— Ну-ну, — хмурится Сидорин, довольный услышанным.
Бедин страшно рад приезду хозяина, ластится как собака. Болтает без умолку. Ему можно. Сидорин слушает, покровительственно посмеивается; Кельчевский светло усмехается. Капитан-денщик тычет пальцем в толпу разноцветных калмыков, расположившихся у нефтяных баков с этой стороны железной ограды:
— Во, смех!.. Тут про них Борьки Ратимова стишок занимательный ходит… Начало позабыл, а вот конец!..
За Цемесским болотом, почти засыпанным, сразу от нефтяных баков начинается Старый город. По сравнению с Новым он провинциальнее; исключение составляет центр: торчат несколько двух- и трехэтажных домов — гостиницы, магазины. Издали видится четырехэтажное здание комендантского управления; совсем недавно в нем размещались городская дума, банк и управа. Фасадом выходит он на главную улицу — Серебряковскую.
Все эти сведения поступают от Бедина, радостно возбужденного, говорливого; скачет с темы на тему, не угонится.
— А хлеба тут… ни черта! Весь элеватор до нас еще выели, — махнул за спину в сторону огромного девятиэтажного серого каменного сооружения. — Очереди — жуть! А подвезут когда хлеб… так откуда ни возьмись господа офицеры доблестной Хап-драп-грабь-армии[3]… Постреляют… И все подчистую… ни одной крошки!..
— Не вертись, вывалишься, — отечески пожурил Сидорин; слушая денщика, он исподволь окидывал взглядом попадающиеся круглые каменные тумбы, обклеенные многослойно афишами, объявлениями и плакатами, в надежде увидеть осваговский плакат со своим портретом.
— А тифозных!.. Видели? Вокзал забит. И эшелоны… И никто их оттуда не вынимает. Некому… разбежались. И некуда — все больницы в городе ими завалены. А на пароходы не берут… На днях был в лазарете на Госпитальной, напротив Николаевского собора… Проезжать будем милю… Ну, доложу!.. Пускай лучше сволочи красные вздернут, чем так сдохнуть… Никакого ухода и вообще никаких врачей и сестер — все разбежались. И вещи больных разворовали… Все равно сдохнут. Штабелями лежат в коридорах и на полу… Задрал на одном одеяло… а там… труп. И уж сгнил весь. Тьфу! Хорошо, стекла все повыбиты, ветер сильный, холодный — весь смрад относит. А то б живые задохнулись…
— И где тебя черти таскают… — Сидорин брезгливо поморщился.
— Да мне все нипочем! — отмахнулся Бедин; на малое время он мрачнеет. — Как же… шукал вещи Константина Константиновича! Сами наказывали… Упокой господи… Здоровый человек был… Герой! А зараза эта уложила…
Автомобиль, беспрерывно сигналя, пробивался сквозь толпы, бредущие к пристаням; свернули на Романовскую, поползли по вывороченным булыжникам вверх.
— Англичане тут скрозь колючей проволоки намотали… Деникина охраняют. Можно только по Серебряковской…
Как жизнь складывается, горько думал Сидорин, поеживаясь в теплой шинели, подбитой мехом. Неловко стало перед самим собой, что даже не спросил своего соглядатая о генерале Мамантове. Жил человек — был нужен. Да какой человек! Гордость Донского войска. Популярнее имени в эту войну и не было среди военачальников белого движения. Взял Царицын! А его знаменитый рейд по тылам красных — «Полет донской стрелы»… Всего лишь было полгода назад! А нынче могилы после него не останется…
— А когда правительство Мельникова отбыло? — спросил он, с трудом отрываясь от горьких мыслей.
— Десятого еще. Провожать ходил. С Эстакадной, — Бедин горячо набросился на новую тему. — Ну и страху они натерпелись!.. Для них там давно наш транспорт стоял, «Виолетта». Толечко с ремонта, пробоину залатывали. Как стали грузиться, капитан возьми и крикни с мостика, что у него в трюм вода проникает… Плохо заделали, стало быть. Так правители оттуда бегом с чемоданами… Вот умора! Англичане им какой-то свой дали… Мудреное название, позабыл… А «Виолетту» в тот же вечер две сотни гвардейцев захватили и угнали…