- Баб, а Диман там как? Я не могу до него дозвониться, - никогда бы не подумал, что мои руки будут дрожать так сильно, что, того и гляди, трубка вывалится.
- Дима-то? Он с мамой куда-то уехал, что-то там случилось у них, я даже толком ничего не знаю, с какими-то родственниками вроде. Но я как увижу, скажу, что ты звонил.
- Да, спасибо, баб.
И вроде нельзя радоваться, а вдруг с его родственниками что-то плохое случилось, но я всё равно не мог не выдохнуть с облегчением. Главное, что он жив-здоров.
Дима так и не узнал о моём звонке, потому как приехал, когда моя бабушка на дачу к подруге укатила.
После дембеля Антипова неофициальная власть вроде как перекочевала ко мне, и не только потому, что меня повысили до ефрейтора, но и просто потому что умел всё объяснить, что, как и почему, и, по выражению Гоши Майорова – нашего болтуна и активиста, был «спокойный, как танк». Поэтому, когда в январе ко мне в часть приехал Дима, я мог побыть с ним не пятнадцать минут, как кто-то там решил, а полчаса. Но всё равно это было чертовски мало, тем более что свидетелей убрать оказалось невозможным. Не жена и не девушка, чтобы устраивать интимную встречу. Правда, я ни о чём таком не думал, мне просто посмотреть на него хотелось, несмотря на то, что всю ночь какой-то разврат снился, танцы на столе под медленную музыку, а потом Дима так возбуждающе-томно раздевался, что я не смог совладать с собой и повалил его прямо на пол. А потом вообще белиберда какая-то снилась, но проснулся я довольный просто до неприличия.
- Быстро нашёл? – я отнял все его сумки, две из которых были нашими – в красно-синюю клетку, как любила бабуля, а третья незнакомая, наверное, Димкина мама собрала, не удержалась. Я улыбнулся, вспомнив, как она мягко и душевно, словно с психом, разговаривала со мной, когда всё узнала. Сначала пыталась объяснить, что это всё очень сложно, и я не обязан, а потом, когда я тридцать три раза заверил её, что всё понимаю, она очень обрадовалась. Такая молодая, красивая женщина, только морщинки у глаз выдают её возраст и нелёгкую судьбу. Дима был похож на неё как две капли воды. Впервые мне не польстило такое трепетное внимание, словно Димка был инвалидом, а я пообещал о нём заботиться. Быть может, я совсем обезумел и вправду ничего не понимал из того, что все вокруг говорили постоянно, предостерегали, убеждали, но я искренне гордился тем, что такой человек как он, полюбил меня.
Какой же он был клёвый в этом обшарпанном, пропахшим бензином и сыростью КПП, как маленький принц из Ленкиной книжки, только шарфа клетчатого не хватало, припорошенный снегом, раскрасневшийся, смущённый и радостный. Он смотрел на меня во все глаза и никак не мог услышать, да я и сам забыл, о чём только что спросил.
- Нет, не сразу, сначала в пятую часть пошёл, мне там какого-то другого Костю привели, а я сказал, что мне такого не надобно, - Димка засмеялся, заливал, конечно, чтобы он-то да не нашёл сразу? Быть того не могло. Потом стянул шапку, тряхнул своей русой, отросшей почти до плеч, шевелюрой, быстро расстегнул верхнюю пуговицу пальто. Я как загипнотизированный следил за его движениями, хотел сам расстёгивать эти круглые, выскальзывающие из пальцев пуговицы, а он пусть говорит, говорит, и голос его постепенно начнёт дрожать от волнения… - Ну, конечно же, без ругани не обошлось, а потом я пришёл сюда и понял, что не ошибся, потому что ефрейтор Сермавбрин здесь есть. Так и знал, что ты не рядовым солдатом отсюда выйдешь.
Мы сели на скрипучие жёсткие стулья. Дежурный на КПП – Ваня по кличке «Палец в рот», сначала следил за нами профессиональным взглядом, а потом уткнулся в японские кроссворды и, казалось, потерял всякий интерес. Но я знал, что это была всего лишь видимость. В прошлый раз Макарычу из второго отделения сильно досталось от матери, и он разревелся при Ване. Так через полчаса, когда Макарыч вернулся в свою казарму, над ним стали подтрунивать, называя сопливым маменькиным сынком. А подтрунивают в роте не по-детски.
Поэтому поцеловать Димку мне не светило, хотя безумно хотелось, даже больше чем всё остальное.
- А у нас тут пожрать вообще нечего, только вот и перебиваемся передачами. У нас в отделении парень есть, так у него батя каждую неделю привозит окорок, он на какой-то свиной ферме работает, половину сержантам отдаём, а другую на всех делим. Мы тут всё всегда делим.
- А дедовщина есть? – Дима вмиг стал серьёзным. У меня сердце защемило от нежности – он за меня волнуется.
- Нет, у нас нет, потому что я типа главный в своём отделении, а ты ж знаешь, я это дело не люблю.
Легко коснуться пальцами руки, пробежаться по тонкому запястью, погладить. Всё поймёт. Знаю, что всё поймёт без слов. Полгода осталось подождать, а потом… А что потом? Определённо что-нибудь хорошее.
- Я всегда считал, что дедовщина зависит не от заведённых порядков, а от самих людей…
- Да, просто прошлый ефрейтор нашего отделения решил прекратить всё это. Нашлись и силы и средства. А я типа продолжатель.
- Ну, ты и в школе не был молчаливым грифом в пятом ряду, а вот если меня сюда заслать, то всё зацветёт махровым цветом.
- Кстати, как учёба?
- Ботаним, - Дима опять засмеялся, но как-то грустно, так, словно для меня всё это веселье, чтоб я не переживал особенно. Да кого он хотел обмануть? Не умеет же.
И тут у меня крышу сорвало с петель, как пел когда-то Шахрин. Я рванул Димку на себя, заставив перегнуться через подлокотник, обнял, прислушиваясь к сбитому дыханию, погладил по спине, мазнул губами по щеке, чтобы почувствовать, понять, что он здесь, со мной. Кто ещё за кого волнуется.
- Костя… - едва слышно в самое ухо, и больше ничего не нужно. И полгода не такой уж долгий срок.
Три месяца оставалось. В этом году жара наступила уже в апреле. За день солнце разогревало железные крыши так, что в казарме находиться было практически невозможно, особенно тяжко было ночью, когда ещё и комары липли к разгорячённому телу, словно обезумев от жажды. С каждым днём становилось всё хуже и хуже. Я ненавидел жару, от неё плавились мозги, и постоянное чувство тревоги капало на них, добивая.
Мне всё стало фиолетово, только эти распускающиеся листья бесили неимоверно. Моя первая весна с Димкой начиналась без него. Хотелось вернуться, наконец, в город, на свою площадку, встречать Ленку из садика… хотя она уже нулевой класс заканчивает… разговаривать с Димой. Он что-то писал про свои концерты, куда-то его там приглашали за границу играть на гитаре. Ночью мне снилось, как ему аплодирует зал, встаёт, какие-то девушки в длинных платьях дарят цветы, целуют в щёку. А он, счастливый, смотрит в зал, а меня там нет.
«Посмотри, какой хороший мальчик, Костя, у него большое будущее, а у тебя что есть? Школу бы хоть закончил, горе моё луковое».
И почему бабуля всегда задаёт эти дурацкие вопросы, от которых потом спать невозможно?
А потом подходило моё долгожданное дежурство на КПП, и я звонил Димке, слушал, как он рассказывал о своей школе, о Ленке, с которой нечаянно подружился, и всё становилось на свои места, словно и не было этих сомнений и меланхолии. И он где-то там, всё тот же…