- Я приеду к тебе через неделю, на каникулах.
И дышать легче, и жара не так ужасна, когда есть, кого ждать.
А потом я вдруг понял, что власть моя в отделении стала причиной очень серьёзных изменений в окружающих меня людях.
Тот самый тощий синеватый мальчик, которого все называли Додиком, прибежал самым последним на какой-то очередной долбанутой эстафете – личной придури нашего замкомвзвода, товарища Василича, так мы его называли между собой, вперемешку с матом, и подвёл всё отделение под сотню отжиманий. А мне приписали ещё и наряд на ночное дежурство у штаба вне очереди, как самому главному среди «синюшных недоносков и наркоманов». Ну не может Додик бегать так же быстро, как Майоров, или я, или тот же Петров. Мне казалось, что ребята у нас понятливые. Отжались как раз плюнуть и забыли. Но не все. Петров в занозу полез, решил Додику отомстить, кулаки почесать. Знаю я это желание, Акимовы часто такое практиковали. Сначала ходит, присматривается, выбирает жертву послабее, потом повод ищет, цепляется, выжидает. А повод рано или поздно найдётся. Подставил команду, недоносок пучеглазый. Чем не повод?
И лупит его почём зря в сортире, чтоб я не увидел, или тот же Майоров – рука моя правая как бы. Злость свою вымещает, самоутверждается, зависть глушит. За правое же дело?! В чём проблема?
Да только знаю я все их уловки, взгляды эти многозначительные и отмазки: «Ребята, вы идите, я сейчас только руки помою».
- Мразь ты, Петров, - я тоже бить умею, так чтоб мало не показалось.
- А ты что за него заступаешься, Костян? Он же предатель! – орёт Петров, народ уже подтягивается, двери распахнули, смотрят, напряжённо молчат. Только Додик по привычке забился в угол и подвывает тихонечко. Прям как в школе, а я на арене. Опять вернулся к тому, с чего начал. Противно.
- Тебе трудно, что ли, отжаться было? – схватил его за шкирку, встряхнул, как котёнка ссаного. – Ну если не может он быстро бегать? Ты сам-то давно научился?
- Да пошёл ты. Знаю я твои причины! – шипит он, как гадюка последняя, вырваться не может, только ядом во все стороны брызжет, так и тянет вмазать ему, чтоб рот свой закрыл.
- Ну и?
- Небось, запал на Додика, вот и заступаешься? На девочку твою похож… Как там её, Ванечка или Петенька? Аааа… Димочка.
Саданул я ему кулаком по челюсти, чисто по инерции, руку разжал, в которой держал, так что он на пол свалился как мешок с дерьмом. И так противно стало на него смотреть, что я даже бить не стал больше. Много чести.
- Какая же ты всё-таки сука, Петров, - процедил я сквозь зубы. - Опустить бы тебя, да стошнит, боюсь, на новую форму.
Вытер руки об эту самую форму и, растолкав прифигевший народ, вышел на улицу. Вот и засветился я, как лох последний. Но разве это важно? Важно то, что мразь эта про Диму знает и обязательно напросится у командира дежурить на КПП. Нельзя Димке приезжать. Никак нельзя.
Полчаса я собирался с духом, чтобы позвонить ему и сказать об этом. Полчаса я подбирал слова, чтобы он всё правильно понял. Что я не за себя переживаю, а за него. Петров мстить будет, недобитые так сразу не остывают.
Три длинных гудка, девять ударов сердца. Пойми всё правильно, пожалуйста... И сам себе не верю.
- Костя… я слышу тебя, говори, - Димка улыбается. Он всегда улыбается, когда говорит со мной по телефону.
- Да я так, позвонил узнать, как дела? – как же трудно… он же сразу перестанет улыбаться.
- Учу логарифмы, завтра контрольная, а у меня с математикой тёмный лес. А вчера мама приехала, привезла тебе свитер из Швеции, помнишь, про который я тебе говорил, синий с воротом, чтоб совсем был похож на норманна. А ещё я, когда приеду, фотки привезу, мы с классом ездили в Великий Новгород, там очень красиво.
- Дима…
- Да?..
- Знаешь что... ты не приезжай.
- … так нужно?
- Да просто тут у нас такая засада, что я даже не знаю…
- Обо мне узнали?
- Да.
- Как ты там? Справишься?
- Конечно, справлюсь. Дим, лучше мы после увидимся. Хорошо?
- Конечно, увидимся… ты только там держись.
- Ты тоже…
- Пока.
- Пока...
И уже куда-то в пустоту, одними губами: "Я люблю тебя".
Сразу накатило, так, что дышать стало трудно. Так живо представилось, как Димка, не моргая, смотрит на гаснущего Сашу Сплина, потом медленно откладывает телефон на стол, берёт гитару. Бренчит что-нибудь невразумительное, смотрит в окно, за которым как всегда, дождь идёт. Не улыбается.
И никогда не скажет мне, что билет уже купил, что маме все уши прожужжал, как он хочет Костю увидеть, да что она так много ему конфет положила, он же не любит их, лучше бы сигарет блок, хоть с народом поделится. У них же там дружная часть, не то, что по телеку показывают.
А потом Димкина мама придёт из магазина, и он не сразу, ближе к вечеру, когда она сама заговорит о поездке, сообщит спокойно, так, словно его это мало касается, что он никуда не едет. А она посмотрит на него как на брошеного щенка и всё поймёт. Костя звонил, сказал, чтоб не приезжал. И вроде бы причины есть, и всё понятно. Им всегда всё понятно и страшно от того, что всё с самого начала было понятно. И они проговорят до середины ночи, оправдают Костю, припишут ему кучу добродетелей, только чтобы Дима опять не вернулся к тому, с чего начал. И он даже будет улыбаться, когда ляжет спать и думать, что это нормально, в конце концов, никто ему не обязан. А уже потом, когда все оправдания подвергнутся жёсткому сомнению, будет плакать, тихо-тихо, чтобы мама не слышала. Но она всё равно услышит, потому что материнское сердце не обманешь, но сказать ей будет нечего, поэтому в эту ночь она тоже не будет спать, но в комнату к нему не пойдёт. Страшно.
И всё из-за чьей-то выплеснувшейся через край зависти. Казалось бы… у кого её нет?
- Костян, хочешь, я этого Петрова утоплю в сортире, чтоб знал своё место? – Гоша Майоров плюхнулся на край кровати и настойчиво заглядывал в лицо. А никого видеть не хочется, только потолок закопчённый, и мух, по нему ползающих. Все уже к отбою готовятся. И Петров шебуршится где-то рядом, едва слышно. А толку-то его ненавидеть? Дело сделано.
- Гош, глупости не говори, тебя потом Василич заставит бегать вокруг казармы, как нахлыстанного, нафига оно тебе?
Гошу даже передёрнуло.
- А кто заложит-то?
- Петров и заложит, он же у нас, сука, правильный. Это только мы тут пидары недоделанные, - я специально говорил громко, чтоб все слышали. После разборок в туалете все как-то притихли, никто не обсуждал, правду ли сказал Петров или нет. Но я знал, что они не верят, иначе давно бы уже устроили революцию и свергли короля. Но слишком крут я был в их глазах, слишком недоступен. Только Гоша сначала что-то заподозрил, больше по моей реакции, но, видимо, списал всё на задетое самолюбие. Ну и пускай, никому выносить мозг своими соображениями я не собирался. Мне было хреново, очень хреново, так, словно не Додика отлупили, а меня. Хотя лучше бы отлупили, быстрее заживёт.