— Вы, следовательно, за большевиков? — спросил Грин.
— Очевидно, буду за них, — ответил Федя. — Они ясны и прямы, за них логика, правда. Они борются за нее. А я, побывший на фронте и… — он указал на свои костыли, — я имею основание сочувствовать большевикам.
Оленьке пришло в голову спросить Грина, не за Керенского ли он.
— Спаси и помилуй! — в испуге воскликнул Александр Степанович. — Как можно быть с этой дамой! Нет, мои милые, я за то, чтобы все было иначе, понимаете? Кто это сделает, тот будет молодец, тому скажу спасибо. А вы знаете, как выглядит это спасибо у художника? Не знаете?
Он остается на родине, он продолжает писать, работать, поддерживать. Его спасибо — прежде всего поддержка. На днях одному журналу я так и ответил на просьбу изложить мое мнение по поводу всей сегодняшней политики.
Грин рассмеялся.
— Мне интересно знать, будут ли печатать мое мнение. Редактор говорит: «С удовольствием напечатали бы ваше оригинальное мнение, да куда-то утеряли вашу рукопись». Куда-то утеряли! Один язык чего стоит! Я говорю: «Так позвольте мне вторично изложить мои мысли, это займет двадцать минут». — «Гм…» Редактор заявляет, что уже поздно, весь материал в наборе. Поперхнулся собственным враньем и давай сморкаться. Я его пожалел, вышел. Ушел. У него в банке тысяч семьдесят пять, а то и больше. У него тоже свое мнение.
— У нас все же такое мнение, что нужно идти в цирк «Модерн», — сказала Оленька.
Цирк «Модерн»…
О цирк «Модерн»!
У Грина стеснилось сердце, когда он подошел к деревянному зданию цирка. Вот здесь стоял когда-то плакат, а на нем большими буквами: «ВЕРА СУХОДОЛЬСКАЯ». Грин не видел ее на манеже цирка, последняя встреча с нею случилась вот на этом месте, — здесь стояла она под хлопьями снега, — так недолго стояла она, каких-нибудь две-три минуты, но и этого было достаточно для того, чтобы Грин понял и сквозь жизнь и книги свои пронес одну самую главную мысль — и для себя и (так он думал) для всех занимающихся искусством: какое счастье, какая радость быть художником! Техника техникой, а все же ты свеча, и ты сгораешь…
— Вы идете с нами? — спросила Оленька.
Грин очнулся от воспоминаний и отрицательно качнул головой.
— Всего доброго, Оленька! Берегите Федю! Его могут толкнуть! Позовите меня в гости. Когда?
Оленька сверху, с деревянной площадки, крикнула:
— Всегда! Каждый день после семи, кроме вторников и пятниц! В эти дни я дежурная.
Оленька и Федя скрылись в проходах галерки. Кто-то произнес почти в самое ухо Грину:
— Надуешь, как и меня! Мастер ты на обещания, капитан в отставке!
В том же пальто, в той же кепке, и прищуривается все так же, и пожатие как тиски.
— Рад видеть, Николай Петрович, — сказал Грин, вовсе не испытывая радости. — Ждал меня? А я заработался, забегался, совсем не до того. И адрес твой забыл…
— Люблю людей искренних, — сказал Николай Петрович. — Проводи меня, друг. Сюда, за мечеть, в особняк Кшесинской. Помнишь, портрету царя и царицы грозил в Народном доме? Ну, как себя чувствуешь сегодня? Доволен? Вот и нет ни царя, ни царицы.
— Ожидал большего, — ответил Грин. — А ты, Николай Петрович?
— А я работаю во имя этого большего, — сказал случайный знакомый Грина. — Ленина видел, слушал его? — спросил он.
Грин широко и вкусно улыбнулся.
— Этот человек мне по душе, — сказал он. — Этот человек нашел…
— Давно нашел, — негромко произнес Николай Петрович. — Ты вот царю грозил, а я сказал тебе, — помнишь? — что не в нем одном дело. Так вот, дело не в нем. Ну, я сюда. Буду рад, если ты ко мне заглянешь. Обидно будет, ежели твой кулак так в воздухе и повиснет…
— Ишь, какой! — обидчиво отозвался Грин. — Говорить умеешь!
— Запомни мой адрес, друг, — сказал Николай Петрович. — Записывать не буду, а ты не забудь. Эх, капитан в отставке, капитан в отставке! Ведь соврал, что ты капитан в отставке!
— Соврал, Николай Петрович! Охотно признаюсь.
— И правильно сделал. Для чего незнакомому человеку все сразу говорить? Хорошо! Но кто же ты?
Грин подумал: говорить или не говорить? Он понимал, что сказать НУЖНО. Николай Петрович не просто любопытствующий человек Может быть, именно с этим человеком и нужно подружиться, и Федю с ним познакомить, и Оленьку… Вот он идет в тот дом, где сейчас, возможно, находился Ленин… Николай Петрович держит в руках своих большое дело.
— А если я писатель? — спросил Грин.
— Ну, ежели писатель, так уж обязательно придешь ко мне. Дело такое, что и тебя касается. Мне некогда. Будь здоров и помни: Пушкарская, восемь, квартира девять. Смотри, какой легкий адрес!