Наметив ряд, Талаев принялся опрыскивать деревья. Он старался не пропускать ни единой веточки. Меж кедрами проводил широкую полосу по мху. Несколько раз возвращался в дом на поляне и наполнял опрыскиватель.
Стояла духота. Парило, как в предгрозье, и солнце жгло немилосердно.
Василий Петрович работал не разгибаясь, в каком-то чаду удушливого гнева.
ОБ УДАЧЕ…
Гроза разразилась ночью. Она прикрыла землю плотным душным пологом туч и в кромешной тьме била тайгу ослепительно синими всполохами молний, оглушала резкими ударами грома.
Обитатели домика проснулись, но света не зажигали. Беспокойно ворочался за тонкой перегородкой Болдырев.
— Хоть бы молния подожгла сухарник! — неожиданно громко сказал он. — Глядишь — и шелкопряд сгорел бы.
— А сами поджечь боитесь? — проговорил Лозинский..
— Не могу… Тут можно больше потерять, чем выиграть. Это ведь я так сказал… от чувства…
Анна Михайловна прошептала:
— Дождь бьет по крыше, будто шелкопряд падает… Так встанешь утром, а дом до крыши гусеницами завален…
Дождь продолжался и днем — мелкий, нудный. Серый день тоскливо тек каплями по оконным стеклам.
Лозинский, возглавлявший экспедицию по химической борьбе с шелкопрядом, все утро вздыхал за перегородкой. К завтраку вышел сонный, нахохлившийся, погонял по тарелке картошку, залпом выпил чаю и снова скрылся в своем закутке.
— Мне можно зайти в вашу лабораторию? — спросил Талаев у Владимира Осиповича.
Тот ответил, что будет рад, и, встав из-за стола, они прошли на край поляны, где разместилась палатка энтомолога.
Свет ненастного дня слабо освещал сплетенные из ивовых прутьев садки и фанерные ящики. Болдырев объяснил, что в них наездники и гусеницы.
— Наездники, как вы знаете, откладывают личинки в тела этих волосатых тварей. Личинки развиваются, губят шелкопряд, а потом насекомые вылетают.
— Много?
— Из одного ящика тысячи две наездников. Только уж больно капризны мои подопечные, — вздохнул Владимир Осипович. — Вот сегодня дождь — и наездники скисли. Они, как мухи, жмутся к теплу.
Болдырев снял крышку с ящика, и Василий Петрович увидел копошащуюся кучу насекомых с тонкими, осиными талиями и прозрачными крылышками. Наездники тихо жужжали, словно в полусне. Несколько их вылетело, они покружили по палатке и сели на брезент.
— А попробуй открыть ящик в жаркий день — выскакивают пулей!
— Да… — протянул Василий Петрович, — войско не из бодрых.
— Собрался я сегодня их выпускать в тайгу, а — дождь. К завтрашнему дню половина попередохнет: подавят друг друга…
— Как же вы их подсаживаете к шелкопряду?
— Просто. Беру ящик, иду в тайгу, открою его — они и вылетят.
— А оценка результата?
— Ведь мы, Василий Петрович, только ускоряем естественный процесс. Обычно там, где пируют гусеницы, появление наездников наблюдается на десятый-двенадцатый год. А если их подсаживать, то массовое развитие наездников ускорится года на два. Значит, и гибель гусениц начнется быстрее. Можно спасти сотни гектаров кедрача.
— Это уже установлено?
— Нет. Так предполагается.
— Ясно.
— Куда уж как ясно, — нахмурился Болдырев. — Я ведь только четвертый год работаю над темой…
— А что вы сегодня будете делать?
— Спать, — глядя в сторону, усмехнулся Болдырев.
В темноте сеней Василий Петрович наткнулся ка пустые ведра. Они с дребезжащим грохотом покатились по полу. Распахнув дверь, Талаев крикнул в избу, ни к кому не обращаясь:
— Кой черт ведра на дороге поставил! Места им нет, что ли!
— Извини, Вася, это я, — удивленно проговорила Анна Михайловна. — Что же ты кричишь?
— Не кричу, а говорю, — проворчал Талаев. — На место надо ставить.
— Ты, Вася, отдохни. Не надо себя так мучить.
— Кто же это себя мучает? — вспылил Талаев. — Я дело говорю.
— Хорошо, хорошо, — сказала жена. — Сейчас я ведра на место поставлю. Извини.
Василий Петрович, нахмурившись, вошел в комнату.
— Я книгу оставил на столе. Где она?
— На полке.
— Там закладка была.
— Я с закладкой и поставила.
Взяв с полки книгу, Талаев подсел к окну, но, видимо, ему не работалось. Он долго листал страницы, смотрел в запотевшие стекла, покашливал. Потом подошел к жене:
— Извини.
— Я не сержусь.