— Верите ли вы этому сами? — спросил Опеншоу после паузы.
— Да, верю, — ответил Прингль. — Я верю этому по двум причинам. Во-первых, потому, что Вейлс — это человек, абсолютно лишенный воображения, а тут он добавил один штрих, который мог бы добавить только человек, обладающий большим воображением. Он сказал, что матрос перешагнул через борт в тихую и спокойную погоду, а между тем не было слышно никакого всплеска.
В течение нескольких секунд профессор молча смотрел на свои заметки, затем сказал:
— А вторая причина, по которой вы верите этому?
— Вторая причина, — ответил преподобный Льюк Прингль, — это то, что я видел своими глазами.
Снова наступило молчание, после которого он продолжал свой рассказ в той же сухо-деловитой манере. Каковы бы ни были его качества, в нем, во всяком случае, не было ни малейшей горячности, с которой обычно психопаты стараются убедить своего собеседника.
— Я уже сказал вам, что Вейлс положил книгу на стол рядом с мечом. Из палатки был только один выход, и случилось так, что я как раз стоял в дверях, глядя в лес, спиной к моему товарищу. Он ворчал, что это просто идиотство — в двадцатом веке бояться раскрыть книгу, спрашивая, почему бы ему самому, черт побери, не раскрыть ее. Тут какой-то инстинкт проснулся во мне, и я сказал, что лучше ему не делать этого и вернуть книгу д-ру Ханки. «Какой вред может это принести?» — спросил он нетерпеливо. «Какой вред это уже принесло, — ответил я упрямо. — Что случилось с вашим другом на лодке?» Он не ответил. Я знал, что ему действительно нечего мне ответить. Он просто из тщеславия настаивал на своей логической правоте. «Если уж мы заговорили об этом, — сказал я, — то каково ваше объяснение тому, что практически имело место на лодке?»
Но он опять не ответил; я обернулся и увидел, что в палатке его нет.
Палатка была пуста. Книга лежала на столе, раскрытая, но переплетом вверх: как видно, он перевернул ее. Меч же лежал на земле около противоположной стены палатки, и в парусине был виден большой разрез, словно кто-то проложил себе дорогу с помощью меча. Мне бросилась в глаза зияющая дыра в стене, но в нее виднелась лишь темная чаща леса.
С этого дня я больше никогда не видел капитана Вейлса и ничего о нем не слыхал.
Я завернул книгу в коричневую бумагу, приняв всяческие предосторожности, чтобы не заглянуть в нее самому, и привез ее обратно в Англию, намереваясь вернуть д-ру Ханки. Но тут я увидел в вашей статье некоторые замечания относительно подобных вещей и решил приостановить это дело и отнести книгу вам, так как вы пользуетесь репутацией человека уравновешенного и без предрассудков.
Профессор Опеншоу положил перо и пристально посмотрел на человека сидевшего против него, сосредоточив в этом взгляде весь свой долгий опыт общения со многими совершенно различными типами мошенников и даже с некоторыми эксцентричными и незаурядными типами честных людей. В обычном случае он начал бы со здравого предположения, что вся эта история — нагромождение лжи. В сущности, он и сейчас был склонен считать, что это нагромождение лжи. И в то же время он никак не мог увязать этого человека с его историей. Этот человек не старался казаться честным, как это обычно делает большинство шарлатанов и плутов. Тут было что-то другое. Этот человек выглядел честным, несмотря на то, чем он казался.
— Мистер Прингль, — сказал профессор резко, словно судья, делающий неожиданный ход, чтобы уличить свидетеля, — где находится ваша книга в настоящий момент?
Улыбка снова появилась на бородатой физиономии.
— Я оставил ее за дверью, — ответил м-р Прингль, — я хочу сказать — в соседней комнате. Быть может, это рискованно, не менее рискованно, чем другое.
— Что вы хотите сказать? — спросил профессор. — Почему вы не принесли ее прямо сюда?
— Потому, что я знал, — ответил миссионер, — что вы раскроете ее, как только увидите, не выслушав моей истории. Я решил, что, выслушав ее, вы, может быть, дважды подумаете о том, стоит ли раскрывать книгу. — Затем, помолчав, он добавил: — Там не было никого, кроме вашего клерка, а он выглядел вялым, медлительным субъектом, погруженным в деловые вычисления.