На лицах членов Совета выразилась вся гамма — от легкого удивления до серьезной озабоченности.
— Я не стану выдумывать про этих храбрецов никаких небылиц, — продолжал Лен, — ибо они просили меня этого не делать.
— Ну конечно, — отозвался глава Комиссии. — Продолжайте, мы вас слушаем.
И Лен Сесмик продолжал. Он подробно рассказал обо всем, что видел. Рассказал о марширующих мужчинах, женщинах и детях, о песнях, флагах, плакатах, о лозунгах, которые выкрикивались хором.
— И этих-то людей не допускают на планеты вот уже триста лет, — сказал он в заключение. — А они предлагают нам план действий. Эти люди хотят стать нашими вождями и повести нас в бой на планету Азгард. Они предлагают, чтобы мы зажили как в старые времена. Они просят нас выковать оружие и последовать за ними в поход против всех чужаков, чтобы в нашей Галактике и следа их не осталось. Дело Совета решить…
— Хватит, — сказал барон, выключая экран… — .Вы сказали о нас правду, это нам и требовалось. Народ Олимпии услышит правду… И правда эта сделает его свободным.
— Народ Олимпии свободен. Свободен и разумен. Так же как и все остальные народы нашей Галактики, — сказал Лен.
— Вы болван, мистер Сесмик, трусливый болван, — сказал барон. — Уберите его с моих глаз. Выставьте его с корабля и его приятелей тоже. Меня от него тошнит.
Вперед выступили стражи, Лена и его товарищей подтолкнули было к трапу. И вдруг Норуич закричал:
— Погодите! Я с вами! Азгардианцев надо уничтожить!
Барон небрежно от него отмахнулся.
— Можете вернуться, когда к нам присоединятся миллионы ваших олимпийцев. Сейчас нам не до вас, нам надо привести в исполнение наши великие планы.
Когда троих олимпийцев выпроводили с корабля, на поле уже начали прибывать полицейские вертолеты. К «Теллусу-два» со всех сторон сбегались люди.
Лен зашагал им навстречу. Все шло именно так, как он надеялся. Совет выслушал его бредовую речь и тотчас же начал действовать. После этой речи, надо думать, его будущее загублено, но он по крайней мере исправил свою ошибку — конечно же, нельзя было разрешать «Теллусу» посадку.
— Закройте люки! — крикнул он полицейским. — Никого не выпускайте с корабля и никого не впускайте.
К нему подбежал полицейский инспектор.
— Нас прислал мистер Таунли, сэр. Он сказал, вы знаете, что тут к чему, и примете над нами команду.
Впервые с той минуты, как Лен поднялся на корабль отщепенцев, на лице его появилась веселая улыбка. И Таунли и Совет поняли! А впрочем, как было не понять? Кто, кроме сумасшедших, может всерьез говорить о войне и завоеваниях?
— Прекратите доставку припасов на корабль, — распорядился он. — Пусть ваши люди разыщут агентов «Теллуса», которые выбрались на остров. С этой минуты остров в карантине.
— В карантине? — озадаченно переспросил инспектор.
— Да-да, инспектор! — крикнул Лен. Он бросил взгляд на упавшего духом Норуича и подумал о людях, которые у него на глазах по-братски помогали команде «Теллуса». — Все, кто находится на этом острове, соприкасались с носителями смертельно опасной инфекции. Эта болезнь может уничтожить жизнь во всей вселенной!
— Болезнь, сэр? — с тревогой спросил инспектор. — Что еще за болезнь?
— Человечество переболело ею в давно прошедшие времена, даже ее название и то уже забыто, — ответил Лен.
Перевела с английского Р. Облонская
К. Паустовский
Воздух метро
Впервые рассказ был опубликован в журнале «Смена» в1935 году.
Пожилой ученый работал всю ночь. Только на рассвете он захлопнул пожелтевшие книги и постучал в стену соседу. Сосед-писатель тоже не спал. Он писал книгу о своем времени, рвал написанное и жаловался, что ничего не выходит. Ему казалось, что он потерял чувство времени. Ученый удивлялся: он был уверен, что каждый день, если уметь видеть и обобщать, говорит о новизне эпохи.
— Вы попросту устали, — говорил ученый. — Когда я очень устаю, я еду в метро первым поездом, на рассвете. Сегодня они сговорились ехать вместе.
Туманные огни плыли и преломлялись в глубине мраморных стен. Камень жил: в нем открывались целые миры тихого блеска и неуловимых узоров, напоминающих морозные узоры на стеклах.
Белизна стен казалась снежной, и удивительный воздух ровной струей шея из тоннелей и как будто усиливал свет ламп: так он был чист и свеж.
— Можно подумать, что рядом море, — сказал писатель и улыбнулся.
В ответ ему улыбнулась девушка, сидевшая в нише умраморного пилона. Она была в синем лыжном костюме. Лампочки, как пушистые солнца, отражались в изгиба» ее натертых до блеска лыж и в ее веселых глазах.
Девушка казалась очень маленькой среди мощных архитектурных линий метро: высоких сводов, пилонов и стремительных, плавно уходящих вдаль тоннелей.
— Начинается, — сказал ворчливо ученый. — Еще не было случая, чтобы я не застал здесь девушек, которые ждут юношей, и юношей, поджидающих девушек.
— Им и карты в руки, — сказал писатель., — Ведь они строили метро.,
— Я понимаю, — сердито ответил ученый. — Я понимаю, но все-таки каждый раз им завидую. Зависть — низменное чувство, но в данном случае я его не стыжусь.
Бесшумно подошел поезд, похожий на торпеду из стекла, кожи и полированного дерева. Пассажиров почти не было… Над головой нависала спящая Москва, затянутая зимним угрюмым дымом.
Против ученого и писателя села девушка с лыжами. Юноши не было, и это развеселило старика. Он говорил с писателем, но одобрительно поглядывал через очки на девушку, слушавшую его, чуть приоткрыв рот.
— Недавно я перечитывал один исторический роман, — сказал писатель. — Мне запомнилась почему-то фраза: «Мужик лениво выкапывал пешней замерзший труп стрельца». И мне показалось, что это происходило где-то на берегах Неглинки.
— Вот именно, — согласился ученый. — История Неглинки — это история замечательная. Была грязная река, заросшая по берегам вербами. Текла она через деревянную и безалаберную Москву. В ней мочили кожи, купались, по ней плавали гуси и утки. В теперешнем Александровском саду стояла мельница, а в омуте около нее бездельные московские людишки удили окуней. Екатерина хотела устроить на Неглинке, у Кузнецкого моста, водопад и поставить над ним свою статую, но из этого ничего не вышло.
По зимам на льду Неглинки бывали жестокие кулачные бои. Школяры греко-славянской академия сворачивали свинчатками хрящи студентам. В двенадцатом году наполеоновская гвардия мыла в Неглинке сапоги. В двадцатых годах прошлого века Неглинку загнали в подземную трубу. А сейчас мы едем под Неглинкой в этом блестящем вагоне.
— А нам, — неожиданно сказала девушка и смутилась, — а нам из-за этой Неглинки пришлось очень трудно: здесь плывуны. Постоянно прорывалась вода, крепления трещали, как спички, перемычки сносило одним ударом. Бывало, работали по пояс в воде. Боялись мы этой Неглинки, но ничего, одолели.
— Вот видите! — укоризненно сказал ученый писателю. — Вот видите! Вы слепой человек.
— Что я должен видеть?
Ученый пожал плечами.
— Да посмотрите вы на нее наконец!
Писатель взглянул на девушку. Она засмеялась, и он засмеялся и неожиданно ощутил радость от стремительного хода поезда, льющейся за окнами реки огней, тихого гула колес.
На Крымской площади они вышли. Серебряный свет снегов стоял над Парком культуры и отдыха. Кое-где еще горели прозрачные, острые огни.
Девушка побежала по реке на лыжах. Лыжи шуршали и звенели по насту. Девушка оглянулась и помахала на прощанье рукой.