— И ты вдохнешь в них искру божию?
— В них — нет. Но они вдохнут эту искру в свои картины. Сальери больше не будет завидовать Моцарту. Он сам станет Моцартом.
— Черт! Ты так уверен, будто и вправду… Ладно. Соглашусь на секунду. Но кому нужны гениальные картины, если их миллионы? Илюша, — шеф повернулся ко мне, — наше близкое знакомство началось ведь с разговора именно на эту тему. — Кому нужны миллионы гениальных картин?
Василий Васильевич просил о поддержке. Но я сейчас мог думать только о том, что если дед Филипп прав, значит… Господи, значит, я тоже могу стать настоящим художником. Конечно, без малейшей надежды на славу — слишком много нас будет. Ну и пусть. Зато я буду рисовать, писать маслом, останавливать мгновенье, бросать на полотно целый мир… И я ответил:
— Художникам нужно! Людям, которые хотят быть ими и не могут. И людям, которые увидят эти картины, тоже.
— Но ведь такая наука невозможна! — в отчаянии произнес шеф.
— А если?.. — ответил я.
— Это было бы убийственно для искусства.
— Разве искусство можно убить? — тихо спросил Прокофьев.
— Теперь я боюсь, что можно…
Шеф повернулся и пошел сквозь ряды молчаливых слушателей. Не глядя по сторонам, прошествовал между двух рядов гениальнейших картин. И вышел на тротуар Баташова. Постоял, глядя на буйно лезущую сквозь асфальт вопреки осени травку. Я его не видел, но готов поклясться, что все так и было. Постоял он наверняка, потому что ждал меня. Любимый ученик не имел права оставить учителя в такую минуту. Но я все не выходил. Из-за занавески минут через десять я увидел его фигуру, сворачивающую на перпендикулярную Галерейной улицу. Впервые Василия Васильевича нельзя было сразу узнать со спины. У шефа изменилась походка.
Я никогда не любил его так, как в эту минуту.
16
Вечером мы сидели в купе мягкого вагона. Втроем — дед Филипп, Таня и я. И я благословлял то обстоятельство, что успел до ВГИКа два года проучиться на математическом факультете. Я понимал формулы.
Четверг и пятницу, уже в Москве, Филипп Алексеевич нетерпеливо учил нас с Таней практическим приемам «последнего мазка». У меня что-то получалось! Сказывался опыт художника. У Тани выходило много хуже.
А в субботу не успели мы позавтракать, как в дверь квартиры Прокофьева позвонили. Таня пошла открывать. Резко хлопнула дверь, заскрипела другая… Перед нами с Филиппом Алексеевичем стоял Петрухин. Без пальто, хотя в Москве октябрь выдался холодный, без шапки, в косо, не на ту пуговицу застегнутом пиджаке.
— Вот твоя благодарность, Филипп, — сказал он, швыряя на стол газету. — Спасибо!
«Комсомольская правда». На четвертой странице, в «Клубе любознательных», короткая заметка «Чудо в галерее». Десять строчек сенсации.
— Вашей фамилии здесь нет, — сказал я.
— Нет, так будет. Все узнают, все, раз этот старый болван вздумал себя миру показывать. Я отдал ему свою индивидуальность. Я ради его поисков свою дорогу бросил. Я его лучшим коньяком поил…
— Спаивал! — Это сказала Таня. И еще она сказала: — А вы думали, он всегда на вас и за вас работать будет?
— Он нарушил договор!
Новый звонок в дверь.
— Кого это еще несет? Открой, милый!
Я распахнул дверь — и растерялся. Передо мной, подбоченясь и хмельно улыбаясь, стоял старый знакомый — инвалид с Даниловского рынка.
— А, фининспектор! — весело узнал он меня. — Рад, а то неловко было, что соврал тебе. Коврики я сам писал, а у деда, конечно, последняя рука была, каюсь. Ну чего дорогу загородил? Поздравлять иду. И бутылочку захватил. Ты хоть газетку-то читал сегодня, парень?
— А этот клиент деда Филиппа куда порядочнее вас, Петрухин, — сказал я резко. — Он поздравлять пришел!
— Я вас всех сейчас! — Петрухин замахнулся.
Таня резко перехватила его руку, толкнула художника на стул.
— Отдышитесь, придите в себя и убирайтесь! — скомандовала она.
— Воды. Валокордина, — прохрипел Петрухин.
— Это дадим, — Таня пошла к аптечке.
Прошло, по крайней мере, полчаса, прежде чем нам удалось выпроводить Тимофея Ильича. А когда, наконец, за ним захлопнулась дверь, воды попросил уже дед Филипп. Потом были падающие на дно рюмочки капли, 03 на диске телефона-автомата, белые халаты, сухой треск стеклянных ампул, у которых отламывают кончики…
В воскресенье все уже было кончено.
17
Совместная комиссия Академии наук и Академии художеств по творческому наследию Ф. А. Прокофьева работала уже полгода. Прикрепленные к комиссии математики выбивались из сил, связывая между собой «формулы совершенства» и конкретные работы Прокофьева.
— Да поймите вы, Илья Всеволодович, что получающиеся системы уравнений имеют слишком много решений, — сердито говорил мне доктор физико-математических наук. — Принципа, по которому можно выбрать одно или хоть десяток решений среди тысячи их, Филипп Алексеевич не предлагал. Мы, во всяком случае, ничего подобного в его бумагах не нашли. А если он находил верный путь по вдохновению… Так что толку от его формул?
— Но он сужал все-таки круг возможных решений, — возразил я. Мне не хотелось возражать, но я был обязан это делать.
— Да! Заменял триллионы миллионами. Спасибо!
— Но он меня учил, и у меня получалось, вы же знаете, и все знают, хоть заниматься он со мною смог всего два дня..
— Тогда получалось? А теперь?
Я молчал. Со дня смерти Филиппа Алексеевича я просто не мог заставить себя взяться за кисть.
— Отмалчиваетесь? Что же, завтра мы собираем экстренное заседание комиссии… Приходите обязательно. И с супругой. Хотя… знаете, завтра лучше ее не берите с собой.
Я вышел на улицу. И у самого подъезда нечаянно кого-то толкнул. Он оглянулся на мое извинение, и навстречу мне сверкнули знакомые воспаленные глаза с широченного, лобастого и щекастого лица. Ланитов!
— Как поживаете, Кирилл Евстафьевич?
— А! — он грустно махнул рукой.
— Что так? Фильм про вас снят, сценарий дописал сам Василий Васильевич, саламандру ищут сразу три экспедиции…
— Четыре, Илья Всеволодович. У нас четыре, а за рубежом восемнадцать. И еще тысячи любителей.
— Так чего ж вы об этом так грустно говорите?
— Отравили меня слова вашего шефа. Помните, о необходимых загадках? Хочу саламандру! А тут один биохимик начал утверждать, что в огне действительно существует жизнь, только не более чем на клеточном уровне… Отнимает у меня энтузиастов, у него ведь саламандры-то только по имени остаются саламандрами, в остальном они что-то совсем другое… Спасибо, говорит, что любитель натолкнул нас на идею жизни в пламени, она очень многое объясняет, а теперь этим должны заняться специалисты..
Господи, а он ведь действительно плохо выглядит, даже похудел. Сколько же такой человек должен потерять в весе, чтобы это стало заметно? Товарищ по несчастью, борец за идею…
— Кирилл Евстафьевич, — сказал я, — попробуйте обратиться к химикам, изучающим процессы горения. Я недавно видел научно-популярный фильм, там показывали аппаратуру для ускорения съемки того, что происходит в пламени.
— Я должен на днях получить такую аппаратуру. За ней и приехал, — меланхолически ответил Ланитов. — Попробуем ее в Западной Сибири. А вообще, есть у меня надежда — храмы огнепоклонников в Индии. Там есть огни, которым тысячи лет. Добиваюсь командировки. Кстати, ваш тесть так не вовремя умер: у части снимков нет подписей, это очень снижает значение материала для розысков. Жаль. Жаль. — Помолчал. — До свидания. Пора.
Он уже давно исчез за углом, а я все смотрел ему вслед. Счастливый человек! Хоть сам считает себя несчастным, а меня, знай он все, признал бы величайшим счастливцем. У него есть цель, рядом с которой все остальное для него — мелочи.
— От имени математической группы комиссии я уполномочен заявить, что дальнейшие исследования бессмысленны. Вот три незнакомые присутствующим работы маслом — портрет, пейзаж и натюрморт, по которым были проделаны, для примера, все расчеты по так называемым «формулам совершенства». Вот краски, вот все, что нужно художнику. Вот расчеты. Разброс возможных предложений для каждого из трех полотен колеблется по числу мазков между тремя и двумястами, место же наложения, мазков, их цвета и протяженность устанавливаются настолько неопределенно, что никакие реальные действия на этой основе невозможны. — Математик обвел зал взглядом, его глаза остановились на мне. — Таков строгий научный вывод. Я приношу свои извинения дочери и зятю покойного исследователя…