Васо словно бы подслушал мысли Андрея Аверьяновича. Пояснил:
— Никаких лесов он тут не строил, в случае нужды зависал в самодельной люльке над пропастью. Когда покрыл крышу, закрепил веревку так, чтобы ее можно было сдернуть, и спустился во двор. Тут народ собирался — смотрели.
— Если не возражаешь, — сказал Фидо Гураму, — поедем к тебе обедать.
— Пожалуйста, — ответил Гурам, — только я не ждал гостей, надо было заранее предупредить.
— Не волнуйся, — вмешался Васо, — Николоз дал нам в дорогу столько, что хватит на два обеда. За тобой лепешки, зелень и экскурсия по твоему необыкновенному дому.
Еще полтора часа езды по лесной дороге, тряской, неровной, через пни и рытвины, и «газик» въехал в селение, прилепившееся к склону над мутной, неласковой речкой. Машина остановилась у длинного строения, примыкающего к башне с провалившейся крышей. Замка на двери не было, замочные кольца связаны мягкой проволокой. Гурам снял ее и толкнул широкую дверь.
— Прошу вас, входите.
Большая прихожая была еще не отделана, только обиты дранкой стены, настлан пол. Лестница наверх, лестница вниз. Слева кусок скалы, которую хозяин, видимо, решил ничем не маскировать.
Спустились в комнату, которая служила Гураму кухней, столовой, спальней и кабинетом: на широком подоконнике книги, в углу узкая койка, застеленная солдатским одеялом, стол под серенькой клеенкой, железная печка и водопроводная труба, из которой непрерывно лилась тугая струя воды и уходила по желобу под пол.
— Это я из родника провел, — пояснил Гурам, перехватив взгляд Андрея Аверьяновича.
Пока гости осматривались, Гурам затопил печь, достал с полки таз с тестом и принялся раскатывать лепешки. И пек их тут же, на разогревшейся железной печке, делая это ловко и привычно.
— Пойдемте, посмотрим дом с фасада, — пригласил Васо.
Они спустились во дворик, обнесенный плавно загибавшейся каменной стеной, через калитку с чугунной, фигурного литья дверью, вышли на улицу, куда дом смотрел трехэтажным фасадом. Это был не дом, а дворец, с лоджиями и балконами, со строгим орнаментом над высокими окнами. Что-то было в нем от изысканной архитектуры средневековой Грузии и от суровой архитектуры боевых башен, которые строили давние предки Гурама. Но это смешение стилей не вызывало протеста, вкус и талант автора и строителя создали своеобразное сооружение, цельное, красивое, с чувством достоинства.
За двориком, укрепленная высокой каменной стеной, была обширная площадка с молодыми фруктовыми деревьями.
— Висячий сад, — пояснил Фидо. — Там был крутой склон и овраг. Гурам засыпал его землей, которую вынимал, строя дом.
— Я, кажется, разучусь здесь удивляться, — Андрей Аверьянович подошел к стене, потрогал ее руками. — Сначала я думал, что это тесаный камень, а он, оказывается, так подобран и пригнан, что кажется тесаным.
— Это уже традиция, у нас умеют обращаться с камнем.
Вернулись в дом. На столе возвышалась горка свежих лепешек, в двух больших тарелках лежали сыр и зеленая, с росными каплями, трава, в миске желтел варенец, который здесь называется мацони.
В этой спартанской горнице, под журчание родниковой воды обед показался Андрею Аверьяновичу удивительно вкусным. Он с любопытством поглядывал на Гурама. Тот ел мало: кусочек лепешки, ломтик сыра и пучок травы. Видно было, что этот человек привык себя ограничивать во всем и не испытывал от этого неудобств.
— Все, что мы здесь видели, — спросил Андрей Аверьянович, — вы сделали один?
— Да, — ответил Гурам.
— Как же вы все успеваете?
— Я мало сплю, — улыбнулся Гурам своей застенчивой улыбкой.
В народе есть такие мастера, бескорыстные, одержимые. Работой своей и жизнью они дарят людям радость, и Андрей Аверьянович испытал радость от того, что узнал Гурама.
Следователь Чиквани, не проронивший ни слова с того момента, как вошли они в дом, наконец подал голос. Спросил:
— Скажи, Гурам, ты когда в последний раз видел Давида Шахриани?
— Его же убили, Давида.
— Как ты думаешь, кто его убил?
— Не знаю, — ответил Гурам. — Убить человека — это все равно, что убить себя. Я не знаю, кто у нас способен на такое.
— Подозревают Алмацкира Годиа, ты же слышал? — сказал Васо.
— Да, я слышал.
— И что ты на этот счет думаешь?
— Я не верю, что Алик способен убить человека.
— Мог случайно, сгоряча, в драке, — пояснил Чиквани.
— Он признался?
— Нет.
— Тогда он не убивал.
— Ты не ответил на вопрос, — вздохнул следователь Чиквани, — когда в последний раз видел Давида?
— Давно видел, еще зимой.
— Ты его хорошо знал, Давида?
— Знал. Раньше он у меня часто бывал.
— Что он тут делал?
— Смотрел, как я строю дом. Его интересовали малоизвестные, заброшенные тропы, которыми редко пользуются. Я много ходил, знаю тропы, о которых молодежь и не слышала.
— Зачем ему нужны были эти забытые тропы?
— Я не спрашивал. Интересуется человек, я рассказывал.
— Давно у него появился такой интерес?
— Года три назад.
— Он один бывал у тебя или с кем-то?
— Обычно один. Раза два приходил с ним Григол Сулава, — Гурам повернулся к Васо, — инструктор из нашего лагеря.
— Он тоже интересовался перевалами? — спросил следователь Чиквани.
— Расспрашивал Давид, Сулава только слушал.
— С интересом?
— Да, хотя он и не задавал вопросов, но слушал внимательно.
— Вы ничего не хотите спросить? — обратился следователь Чиквани к Андрею Аверьяновичу.
— Хотел бы, — отозвался Андрей Аверьянович. — Скажите, Гурам, а вы сами не задумывались, почему Давид интересовался старыми тропами через перевалы?
— Летом у нас много «диких» туристов — одиночки и группы, некоторые нанимали проводников, а Давид любил деньги.
— Алмацкира Годиа вы тоже знали?
— Да, я всех тут знаю.
— И полагаете, что он не мог убить товарища, даже случайно?
— Если бы Алик убил, он пришел бы и сказал: «Я убил». Он тоже бывал здесь, еще совсем мальчишкой, играл с моей племянницей, и, когда я смотрел на него, мне хотелось, чтобы у меня был такой сын. — Гурам бросил взгляд на следователя Чиквани и сказал, грустно покачав головой: — Я вижу, о чем ты сейчас думаешь, Зураб. Ты думаешь, что мои слова — это только слова, которые никак не доказывают невиновность Алика. Но я ничего другого не могу сказать, я только могу повторить: ты на ложном пути, Алика вы арестовали напрасно.
День уже клонился к закату, когда гости стали прощаться с Гурамом. Андрей Аверьянович крепко пожал ему руку. И виделись-то всего несколько часов, а он расставался с этим человеком как с давним другом, чувствуя печаль в сердце.
Ночевать решили в альпинистском лагере.
— Через два часа будем на месте, — заявил Васо. — Обещаю горячий душ, вкусный ужин и атмосферу молодости, которая царит в нашем лагере.
Следователь Чиквани заколебался, но Васо стал доказывать, что ему тоже следует поехать в лагерь.
— Во-первых, — Васо поднял руку и загнул мизинец, — как я понимаю, тебе уже хочется побеседовать с инструктором Сулавой, во-вторых, — он загнул безымянный, — завтра обязательно будет от нас машина в районный центр, и тебя доставят к месту службы, в-третьих…
— Уговорил, — Зураб Чиквани загнул все остальные пальцы на руке Васо, — еду с вами.
Забрались в машину, Фидо нажал на стартер, но мотор не завелся: фыркнул, чихнул и умолк. После того как он проделал это несколько раз, Фидо вылез, открыл капот и принялся копаться во внутренностях «газика».
Андрей Аверьянович тоже вышел из кабины, постоял, глядя, как Фидо и Гурам, который, конечно же, пришел на помощь, вынимают какую-то деталь, и пошел по дороге.
Из головы Андрея Аверьяновича не выходил Гурам. От него мысль потянулась к Алику, вспомнилось то ощущение легкого раздражения, с каким ушел от своего подзащитного: что-то в нем настораживало, тревожило. И вот сейчас Андрей Аверьянович, кажется, знал, где лежала разгадка. Васо, помнится, говорил, что Алик напоминал характером Мишу Хергиани, но этого человека Андрей Аверьянович не знал, а Гурама он теперь знал и через Гурама иначе увидел и, кажется, понял Алика. Нет, не подозрительно затянувшаяся инфантильность, а истинная открытость души свойственна Алмацкиру Годиа. Качество, не так часто в людях встречающееся. Андрей Аверьянович спросил себя: «Почему же я не поверил в эту открытость у Алика, но увидел и понял у Гурама?» И с горечью признался себе в том, что не сумел тогда отрешиться от предвзятости. Наверное, насторожил следователь, настойчиво рекомендовавший Алмацкира юношей благородным. Противясь этой навязчивой рекомендации, он перегнул палку, Может быть, и так. При желании человек любой свой поступок, любое движение души может объяснить и оправдать…