Старик чуть развел руками, отвечая на недосказанный вопрос, мол, тут и стоял, давно стоял, на тебя смотрел, ты подошел — «здравствуй» сказал. Но спросил Дисанги о другом.
— Почему так задумался, инспектор? — Дисанги задал спасительный вопрос. Невежливо интересоваться, почему же, идучи по тайге, человек не заметил другого. Так запросто можно и в когти хищника угодить.
— Я немного и к тебе шел… — коверкая русский, ответил инспектор. Это получалось ненароком. Казалось, если говорить, подделываясь под строй чужой речи, то тебя легче и правильней поймут.
— Вот и нашел. Рад тебе, инспектор. Идем к табору. Кушать будем, чай пить будем.
Они направились через лиственничный бор в сторону болота. Летом лиственницы не нравились Семену. Мочковатые сучья выглядели уродливее, а венчики хвои, торчащие из мочек, казались редкими, бледными, худосочными. Редкий подлесок меж стволов выглядел куда ярче, пышнее, приятнее.
— Плох я охотник стал. Руки, ноги совсем не охотники, а головой охотник — плохая охота, — бормотал Дисанги, вроде бы и не обращаясь к спутнику.
— Как это «головой охотник»? — из вежливости переспросил старший лейтенант, глубоко переживая свою оплошность.
— Молодых учи. Только говори, пальцем тыкай. Охота — не ходи. Рука — не та, глаз — не та. Однако голова еще та. Голова не та — пропал человек.
В нежный дух лиственничного бора стал вплетаться резкий запах костра.
«Ну здесь-то я определенно почуял бы присутствие человека, — попробовал успокоить себя инспектор. — Конечно, не мне соревноваться с «лесными людьми». Однако и отчаиваться не стоит». Словно отвечая на мысли Семена, Дисанги проговорил:
— Я тебя в распадке увидел. Ты травой шел — одни верхушки шевелились.
— А говоришь, Дисанги, глаза не те! — рассмеялся над самим собой Семен. — Ведь распадок, пожалуй, в полукилометре от табора и просматривается плохо.
— Нет, инспектор, не те. Не те. Нос и тот плохо чует. Раньше сильно лиственница пахла, а теперь нет.
— Может, лиственница и виновата? — мягко улыбнулся Семен, пытаясь подбодрить старика, крохотного рядом с ним, в круглой цветной шапочке, в накидке, спускающейся из-под нее на сухонькие плечи, с бело-черными, как бы тигровыми, разводами. Летом она спасает шею и плечи от гнуса, а зимой — от снега.
Они подошли к тлеющему костру, который обильно курился, распугивая мошку, сели около.
— Лиственница осталась прежней… Ты добрый человек, милиция… Когда ворон голову стрижет — кета идет… Когда кета идет — ворон голову стрижет — осень садится на гольцы… А?
Дисанги замолчал, тихо кивая головой то пи от старости, то ли от раздумий. И Семену нечего было сказать. Действительно, одно дело — совпадение: ворон роняет перья с головы, и тогда же начинается ход кеты, другое — время, которое обусловливает и первое и второе… И не лиственничный аромат изменился, а Дисанги в старости чувствует его иначе. Нет, видимо, не сочувствия искал Дисанги в разговоре с Шуховым. Шел доверительный мужской разговор, и Семену следовало признать неизбежность подобных перемен.
— Осень идет… — проговорил Семен. — Тогда и кета идет, и ворон теряет перья на голове…
— Тихо-тихо старость крадется, как куты-мафа крадется…
Глаза старика, скрытые в морщинах лица, совсем сузились, и Семен не мог уловить взгляда Дисанги. Удэгеец смотрел искоса, и морщины его лица, которые, казалось, излучали добродушие, теперь как бы одеревенели. Дисанги сказал неожиданно:
— Не видел чужака в тайге. Если шел — не от Горного шел. Другой дорогой… Через гольцы переходит тогда. Однако…
Третий рез виделся инспектор с Дисанги, но если бы встреча оказалась сотой, то и тогда Шухов не перестал бы поражаться наблюдательности старика. Семен чувствовал себя мальчишкой рядом с ним, учеником у таежного ведуна. Но теперь, когда Дисанги сказал зачем инспектор здесь, Шухов мог проследить за ходом мыслей удэгейца. Раз котомка у инспектора за плечами, то по величине ее несложно определить, сколько времени собирался пробыть он в тайге. Инспектор один, и при нем карабин. Карабин у инспектора — значит, он идет в определенное место, с пистолетом в тайге много не сделаешь. Один идет инспектор — либо не знает точно, где браконьер, либо нет дома егеря Зимогорова.
— Плохо, Дисанги, — сказал инспектор. — Плохо, что он пришел с другой стороны сопочной гряды. Выходит, знает место.
— Плохо тебе, ему хорошо… Хорошо ему — плохо нам. Он высоко ходит, ему далеко кругом видно.