Что же делать? Сдаться?… Свернуть всю деятельность? Какой, в этом прок? Полиция гоняется за людьми, а не за их действиями. У людей есть квартиры, адреса Карнеадесу известны. Конечно, Цацос может уложить вещи и отправиться за границу. А они с Ильвой? Что им делать? И на что жить? В его возрасте грузчику не найти себе работы ни в Гамбурге, ни в Антверпене. А что, если все это напрасные страхи, если Карнеадес никого не выдавал? И не выдаст? Что тогда?
Все это нужно вечером обсудить. Может, это станет прощанием с подвалом, где все началось. Где родились их надежды. И где на них обрушилась беда.
Заседание шло нормально до тех пор, пока Галинос опять не стал настаивать, чтобы, «исполняя свой революционный долг», они оповестили товарищей об измене Карнеадеса. Должна появиться статья в «АВРИОНе». ЦК тоже такого мнения.
Не успел Галинос произнести последних слов, как поднялась Дафна и крикнула:
— Нет!
Ставрос силой усадил ее на стул, зажал ей рот рукой и прошептал:
— Да тише ты! Может, хочешь встать и крикнуть это на площади?
— Извини! — пробормотала Дафна. Она перевела дыхание и начала говорить. С каждым словом ее голос становился увереннее:
— Я против. Этого мы не имеем права делать. Ни за что! У нас нет доказательств. Подозрение — это не уверенность. А вы все, исключая одного, ничего, кроме подозрений, против него не имеете. Исключение составляет товарищ Галинос. Он утверждает, будто видел Карнеадеса, а я говорю вам: это не правда! Либо он лжет, либо сам стал жертвой подлого обмана. Мне трудно судить, что вернее. Но я говорю вам: никто не видел Карнеадеса слабым, ни Юлиан, ни Галинос!
Слова Дафны никого не оставили равнодушным. Бедная, милая, любящая, отчаявшаяся Дафна, думали Ставрос, Цацос, Арис и Заимис. Проклятая баба, думал Галинос.
Ставрос утер задубевшими ладонями повлажневшие глаза. В горле у него першило, когда он говорил:
— Эх, милая моя, разве тебе станет легче, если мы начнем говорить, что хорошо тебя понимаем!
Дафна переводила взгляд с одного на другого:
— Запомните мои слова: Галинос лжет! Вы не можете отмахнуться от этого обвинения, словно это слова сумасшедшей. Или пусть так! Я сумасшедшая, или Галинос лжец — вот и разберитесь!
Она посмотрела в глаза Цацоса. Тот опустил свои:
— «Либо — либо» тут не подходит. Просто ты ошибаешься.
Она посмотрела на Ариса.
— Он пряв, — кивнул Арис.
Настала очередь Заимиса. Тот вздохнул:
— Разве вздумалось бы мне такое печатать. Только…
Дафна повернулась к Галиносу, ее глаза впились в него.
— Невероятно, но ты моя последняя надежда. Скажи, что ты мог ошибиться, и… извини меня за мои грубые слова о лжи…
На лбу Галиноса появились скорбные складки:
— Неужели ты думаешь, что я не чувствую, насколько сильно желание товарищей, чтобы права оказалась ты? Или ты считаешь, что мне не хотелось бы видеть рядом с собой еще одного верного товарища?
Дафна еще раз оглядела всех по очереди. Мужчины только покачали головами.
— Тогда мне больше нечего здесь делать, — сказала она и вышла. Цацос хотел было догнать ее, но Ставрос удержал его:
— Оставь. Любому из нас понадобилось бы время, чтобы оправиться от удара. — Потом он посмотрел на Галиноса и сказал:
— Не принес твой приезд нам счастья. Бог знает почему…
— Может, оно и так, — проговорил Галинос. — Но несчастье народа исчисляется уже не днями, а годами.
Все сочли его ответ нормальным и естественным. «Проклятая хунта. Сколько от нее горя…»
— Я могу все переверстать, но кто напишет статью? — спросил в наступившей тишине Заимис.
— Я кажусь себе палачом, — вздохнул Цацос, доставая из портфеля бумагу и авторучку.
— Фотографию бы. Со снимком — другое дело. Масса людей не знала его по имени. Что они поймут из заметки? Предупреждают о Карнеадесе. А кто это? Но со снимком…
Печатник прав. Ставрос посмотрел на Цацоса. Если у кого и есть фотография Карнеадеса, то у него. Доцент кивнул: снимок он предоставит. Галинос не обратил на них внимания, его занимала мысль о типографии: не так уж их много в Салониках, чтобы нельзя было проследить, в которой из них сделают клише со снимком Карнеадеса. Что же, кое-кто будет очень удивлен…
Когда Спиридон Цацос вернулся домой, он нашел на столе записку: «Мне необходимо уехать. Возможно, вернусь не скоро. Стасси».