Антонов нашел Консулова, оживленно болтавшего с секретаршей отдела. Он явно рассказывал ей что-то забавное, потому что смех Марии был слышен даже в коридоре. Хорошо еще, что он не привлек внимания полковника Бинева…
Как ни хотелось ему похвастаться своим открытием, Консулов тем не менее вполне по-консуловски «оставлял вкусное на десерт». Прежде всего он хотел выслушать, что установил сам Антонов, и терпеливо ждал, пока тот расскажет о похоронах.
— А я подвизался в министерстве, искал «наш блокнот», хотя он был у меня в кармане. Рассказывать, как искал, неинтересно. Первое, Генчев нашел свой — у себя дома, случайно. И этим круг замкнулся. Нужно было искать другого человека или…
— …Другой блокнот?
— Так точно, старик. Снова был у Калофера Петрова, и тот вспомнил, что получил, мол, два блокнота, а один из них отдал своему коллеге Сивкову. Я решил: или этот, или никто. Если и он вытащит такую же записную книжку, то наши дела плохи. Блокноты расползаются, как клопы, по всей Софии, попробуй их разыщи. Зашел к Сивкову. Но не тут-то было. Сивкова не оказалось на месте, уехал за границу. Тогда я зашел в отдел кадров, где меня уже знали, хотя особого восторга и не высказали. Установил, что его зовут Стоил Огнянов Сивков, СОС, значит. Тут что-то не так, сказал я себе. Особенно после того, как стало известно, что он женат и имеет одного ребенка. Рассматривал его фото в личном деле, ничего — с большими усами и бакенбардами. А как ты знаешь, вторичные половые признаки часто используются для привлечения внимания особ противоположного пола. Явно — покоритель женских сердец… Сверху его личного дела лежал приказ о его последней командировке. До Берлина и Айзенаха. Что-то в связи с запчастями для автомобилей «Вартбург». И что, ты думаешь, было написано в этом приказе? «Откомандировать с 21 апреля сего года…» Как раз с 21 апреля, с нашего дня! Это мне решительно не понравилось. Будто нарочно. Если бы это было на прошлой неделе, хорошо. Я бы примирился с этим, даже если бы это было вчера… Но почему именно двадцать первого? Что за совпадение, это же железное алиби!.. Разговаривал с его коллегами, которые работают с ним в одной комнате. «Да, — сказали они, — Сивков уехал в понедельник после обеда в Берлин, а до обеда был в министерстве, готовил документацию по командировке». А меня что-то продолжает внутри беспокоить. Почему именно в этот день, почему?.. Нашел в справочнике его домашний телефон и позвонил из автомата. В трубке откликнулся детский голос, наверное, дочка. Не спрашивая, кто и почему ищет его, она объяснила: «Папы нет, уехал в Германию. Привезет оттуда большого берлинского мишку». — «А когда он уехал, девочка?» — «В понедельник». Вот и все. Тут-то я и зашел в тупик. В понедельник так в понедельник!
— Ну а дальше?
— Дальше сел в автобус, который уезжает с площади. Ты же меня знаешь, когда мне что-нибудь стукнет в голову, то, пока я это не сделаю, не успокоюсь. Еду в аэропорт и думаю: «Глупости! Отбыл человек — и все тут, как говорит Винни-Пух, а ты, Крум, разгуливаешь впустую». Но почему именно двадцать первого, этого-то я и не мог понять.
— Значит, ты из аэропорта кричал «эврика»! Я-то, грешным делом, подумал, из министерства…
— Точно. Этот СОС просто-напросто уехал во вторник, двадцать второго, с первым болгарским самолетом на Берлин. Для всех — на работе и дома — он, однако, отбыл в понедельник.
— За исключением одной только Пепи! Все-таки скажи, Крум, что тебя заставило рыться, сомневаться в очевидных фактах?
— Это несколько странное совпадение: хозяин блокнота, женат, имеет ребенка, из Внешторга, уехал в день убийства. Особенно последнее меня насторожило. Так называемые «очевидные факты» были, приказ — это же лист бумаги! Я знаю, сколько таких приказов не выполняется. А «свидетели» — их можно было обмануть, они же не видели собственными глазами, как он садился в самолет. Но списку пассажиров самолета я никак не могу не доверять…
— Ты изучал его личное дело. Что из себя представляет этот Сивков?
— Просмотрел… Тогда я еще не знал, что это за фрукт. Но это не беда, личное дело не убежит. Он экономист, 35 лет, работает в министерстве вот уже пять лет. Как будто все — и происхождение, и служебная характеристика — у него в порядке. Часто выезжает за границу, и вообще современный законченный внешторговский герой!
— Член партии?
— Естественно. С выездным паспортом в Европу, Азию и Африку. Будем надеяться, что он не воспользуется богатыми возможностями своего паспорта…
— Ты не сомневаешься, что он убил Пепи?
— А ты?
— Представь себе на минуту, что он опоздал на самолет в понедельник и сумел достать место на ближайший рейс, уже двадцать второго апреля.
— Старик, мы с тобой собрались не для того, чтобы обижать друг друга. Ты допускаешь, что я не проверил эту версию? В списках пассажиров ни одного из предшествующих рейсов на Берлин он не значился. Я же видел оторванный талон его билета. Выдан — о'кэй! — на двадцать второе…
— Тебе следовало бы проверить, кто купил ему билет и почему на это число, если командировка у него начинается двадцать первого.
— Я проверю, не беспокойся, все проверю. Только бы он… вернулся.
— Куда он денется?
— На нем убийство. И он успел выскользнуть невредимым. Найдется ли у него смелости вернуться обратно? Говоришь, куда он денется? Ну… а вдруг у него тетя в Бонне?
— Таких, с «тетями в Бонне», в это министерство не берут.
— Не знаю. Если у него нет тети, может, он сам найдет себе «дядю». «Мальчик» знаком с разными там «служебными материалами» и на первое время «устроится»… А потом — и Австралия сойдет, только бы не попасть нам в руки. Я имею в виду нас двоих…
— Неужели мы такие страшные?
— Не мы, а закон. Ему грозит от пятнадцати до двадцати лет тюрьмы… либо смерть!
— Ты как будто не очень любишь этих, из Внешторга?
— Здесь нужно судить по человеку. Одних можно любить, других… держи карман шире. Даже во Внешторге!
— Слушай, Крум, раз мы с тобой вдвоем, скажи мне, что это за история с твоим переходом в угрозыск, с понижением в звании? Наслышался я разных сплетен, хотел бы от тебя знать правду.
— Правда у меня на плечах — на месте одной звезды высыпали сразу четыре.
— Да, но маленькие.
— Ничего, переживу. И Конг Ле весь мир знал, пока он был капитаном. Повысили его до генерала — и ты что-нибудь о нем слышал? В общем… дело простое. Попался мне один гад, тоже внешторговский деятель из экспортного объединения. Продал «туда» информацию, и это нанесло государству ущерб в размере двести тысяч валютных левов. И думаешь, ради чего? Ради белого «мерседеса»? Ничего подобного! Ради одного японского приемника и шести пар дамских колготок! Во столько, скотина, оценил он наши национальные интересы. Когда я это услышал, не выдержал и дал ему по морде. Вот и все!
— А он пожаловался?
— И не подумал. Я сам доложил. Сразу же.
— Ты сам?
— Если ты удивляешься, значит, ты меня просто не знаешь. Я не мог иначе поступить. Его молчание могло бы показаться подкупом. Одним словом, я буду молчать, а ты… И во-вторых, он мог подумать, что мы все тут так… запросто избиваем! А если доложу… Мы не избиваем, это ЧП. И в-третьих, самое главное — я не подлец, как он, чтобы скрывать свои проступки. За любой «оригинальный принцип» нужно платить!
— Ты называешь это «принципом», — спросил Антонов, — причем оригинальным?
— А как бы ты поступил на моем месте?