— Ну как? — спросил Вадим.
— Точно, — ответил товарищ.
— О чем вы, ребята? — поинтересовался я.
— Да о том же, о загадках природы., метеор видели?
— Видел.
— Завтра приходите в то же самое время, увидите снова.
— Ну да?
— Три вечера подряд одно и то же.
— Интересно.
— А что именно вам интересно?
— А то, что вы о камере хранения на пляже говорили.
Они переглянулись. Вадим сказал:
— Это гипотеза. Знаете, сколько лет. Копернику понадобилось, чтобы доказать очевидную, казалось бы, мысль о беге нашей планеты вокруг светила?.. Ну вот, а вы готовы поверить нам сразу. Так не бывает.
— Не бывает… — поддержал Вадима товарищ.
— Почему же не бывает?.. Я вчера говорил с той женщиной.
— Ну и что узнали?
— Да ничего не узнал. Отвечает «да» и «нет».
— И не узнаете ничего, даже если мы с Родей правы. Так, что ли, Родя?
Родя утвердительно кивнул. И вдруг спросил:
— А вы что, в самом деле поверили?
— Да как сказать…
— Вот то-то и оно, что проверить это невозможно. Тут сам Коперник бы спасовал. Допустите на минуту что-нибудь такое… понимаете?.. И увидите, что вы абсолютно беспомощны и вокруг вакуум, пустота, полное отсутствие фактов.
— Странные, однако, у вас ассоциации… Между прочим, Вадим и Родя, пока мы с вами разговаривали, исчез человек. Вон там, на дальнем конце причала…
— Показалось!
— Пойду посмотрю…
Прошел весь причал, но никого не обнаружил. Ни с чем вернулся к ребятам.
— Неужели шутке поверили? — опять спросил Родя.
— Ладно, чего уж… почему на пляже не появляетесь?
— Да мы на другой перебрались. Чтобы вам не мешать.
* * *Пора наконец избавиться от навязчивой мысли о сатурнианцах, которые якобы появляются на необыкновенных летательных аппаратах, свободно парят над Гималаями, в глубине морской передвигаются с помощью неких светящихся колес, выныривая на поверхность, чтобы запросто поболтать с наивными простачками третьей планеты и снова заняться своими делами.
…Рано утром я пошел на базар, купил букет чайных роз, уже немного увядших, три килограмма винограду, корзинку, в которую сложил виноград, прикрыл его журналом, сверху положил розы, приладил плетеную крышку и сдал в камеру хранения.
Принимала женщина. Была она в золотисто-желтом платье с белым газовым поясом, в дымчатых очках, на плечах — легкий шумящий плащ, на запястье — браслеты, на смуглых ногах серебристые туфли с высокими каблуками, расписанными золотыми волнистыми линиями. Я застыл как вкопанный. Передо мной была комната с голубым ковром и маленьким столиком. На столике — хрустальный стакан, в стакане — алый цветок. Куда-то подевались саквояжи и сумки?..
Женщина стояла в стороне, и я потому видел это пространство с белыми и желтыми бликами. Но вот она сделала два-три шага, и комната с голубым ковром утонула в полутьме. Я протянул ей корзинку. И тут заметил транспортер, опустил на ленту корзинку и взглянул на женщину. Под башней темно-золотых локонов — неподвижное, строгое лицо.
— Все? — спросила она.
— Все, — ответил я, отошёл и понял: она, она была на при чале вечером, некому больше.
Осторожней, подумал я невольно, не подавай виду, что ты ее хочешь провести, иначе… Что будет, я не знал. Но интуиция подсказывала, что тайна голубой комнаты мне не откроется.
Промелькнула неделя.
На пляже, на горке с серыми теплыми камнями, где не раз поджидал я Женю, представлялось вдруг, что комната с голубым ковром исчезла и женщина тоже. Не пора, ли, спрашивал я себя… И вот новый день: у крутого берега я ловил знакомую минуту — показывалась бесшумная электричка, волна полого ложилась на красноватую гальку, голубоватый лес казался древним, сказочно живописным и притягивал к себе. Я подплывал к берегу, бросался на гальку, но все менялось вокруг: и лес много терял в моих глазах, становился обычной рощей на взгорье, и на голой полосе берега, круто взбегавшего к его подножию, открывались рытвины, горы щебня.
«Что необычного нашел я в камере хранения?..» — думал я И бродил по берегу и искал парней, размышлявших о ней много дней назад. Их не было.
Я пошел к Жене, и мы стали собираться. У камеры хранения я остановил ее. Теперь спустя восемь дней многое должно проясниться.
— Подожди.
Подошел к знакомому окошку. Протянул квитанцию. Женщина была рядом со мной, только на ней было другое платье — белое с голубым поясом. За ней угадывался неувядающий алый цветок на столике. Темный контур цветка плавал над хрустальным стаканом. Странная мысль промелькнула вдруг. «Зачем им… этим… старые вещи, если они могут сотворить в мгновение ока все, что надо — и более того?»
Я взял корзинку, откинул плетеную крышку. Розы были свежее, чем восемь дней назад. Я протянул Жене букет, ведь сегодня у нее день рождения… Но голова была занята другим: что происходит? Женщина отошла от окошка, но я успел заметить, как белым огнем полыхнул ее гранат, цветок как будто плавал над хрустальным стаканом, и столб света выхватил из тьмы голубой ковер, и мне послышался там шум моря. «Вот оно что! — подумал вдруг я. — Им нужны подлинные вещи. Пусть старые, но подлинные. Там, у них на другой планете, наверное, музей, лаборатория, что еще?.. Взамен они возвращают дубликаты, копии. Им это по силам. Просто!..»
И тут случилось то, что иногда случается со мной: пропало очарование голубой комнаты, женщины, алого цветка в хрустальном стакане, ведь я, наверное, добрался до сути. Как там, на берегу, где вечно будет пробегать на фоне леса поезд и, может быть, подарит кому-нибудь волшебную минуту, утраченную для меня. Не то чтобы я очень уж хотел огласить результаты моего эксперимента с розами, которые выглядели совсем живыми, как будто и не сдавал я их восемь дней назад вот этой ворожее. Нет. Но мне надоело играть в прятки.
Я говорил слишком громко, не без иронии, понимая, что только так и не иначе могу я выразить свое отношение к событиям и свою роль в них. Потом, когда память снова возвращала меня в этот солнечный день, я корил себя за поспешность. Но. допустим, я поступил бы иначе. Смог ли бы я чего-то достичь? Вряд ли…
Женя настойчиво тянула меня за руку — подальше от этого не нравившегося ей места. Она ничего не замечала и воспринимала мою горячность спокойно, но во время разговора, как я убедился позднее, смысл моих слов не вполне доходил до нее, она лишь живо улавливала интонацию.
Подул ветер.
Всего на мгновение я отвел взгляд от знакомого окошка. Но этого мгновения оказалось достаточно. Взяв под руку ничего не подозревавшую спутницу, я шагнул к нему, уже понимая, что опоздал… Да, опоздал.
Я не верю своим глазам… Передо мной белеет стена камеры, по ней разбегаются причудливые желто-зеленые узоры — отблески волн. На решетчатых створках красуется замок. Я осторожно провожу пальцем по темному холодному металлу. Замок покрыт пылью, и кажется, что провисел он тут очень долго. Быть может, это порыв ветра поднял пыль и надул сора в заржавленную скважину.
Медной тусклой проволокой к знакомому окошку прикручена табличка: «Камера хранения переведена в помещение вокзала». Женя недоуменно смотрит на меня, и выражение удивления в ее больших светлых глазах сменяется другим: она как будто подозревает сговор. В тридцати шагах от нас по-прежнему лениво и бездумно плещется море.
Борис Руденко Цена искупления
Все это теперь позади. До предела осточертевшая тяжесть жестких скафандров, метановые ураганы Юнги и оглушающая, жгучая тоска по дому. Все это в прошлом. Пройдет еще двое суток, и все мы — все тридцать шесть, взойдем на борт большого планетарного модуля, чтобы покинуть Юнгу навсегда. И право, никто из нас не станет о том жалеть, хотя частица каждого осталась здесь, на этой планете. Эти последние два дня никто из нас и близко не подойдет к реактору, не посмотрит в ту сторону. Пожалуй, мы почти не будем разговаривать друг с другом эти два дня. Может, потому, что реактор — единственная тема ваших разговоров в последние годы, единственный предмет волнений и споров. И единственное, о чем мы не захотим слышать в эти последние двое суток на Юнге.