— Скоро Медвежье озеро, — говорит Ярослав. — От священного дуба мы пойдем не по тропе, а в обход.
— Почему? — подозрительно спрашивает Эрик.
— На тропе возле дуба мы можем встретить русов, идущих держать совет с душами своих спустившихся на землю предков, — отвечает Ярослав. — А лишние глаза нам ни к чему.
— Хорошо, трел, веди в обход, — разрешает Эрик.
Ярослав разговаривает с ярлом, а глаза и мысли сотника обращены совсем не к нему, а к огромному, развесистому дубу-исполину, хорошо видному на фоне светлеющего неба.
О, священный дуб, твои корни пьют живительные соки в подземном мире, твой могучий ствол высится между небом и землей, а твои ветви-руки уходят в небо. О, священный дуб бессмертия, ты связываешь сегодняшний день — явь с миром уже живущих на небе душ — навью, по твоим ветвям спускаются лунными ночами на землю души умерших предков. О, боги, обитающие на вечном древе жизни, взгляните на своего внука, идущего сейчас выполнить последний долг воина, позвольте и его душе взойти по священному дубу на небо. Смерть не страшна внуку Перуна, ибо воин-русич рождается, чтобы умереть в бою, а умирает, чтобы вечно жить на небе. Боги, примите душу своего внука, дайте ей место на ветвях священного дуба!
Ярослав сворачивает с тропы, ведущей к дубу, медленно идет в сторону от нее. Вот и пологий спуск в глубокую, заросшую кустами лощину, вот и склонившийся набок граб, рядом с которым вырыта яма-западня. Земля, которой покрыты сверху жерди-перекладины, густо заросла травой, смертельная ловушка ничем не напоминает о своем существовании. Затаив дыхание Ярослав осторожно делает первый шаг по настилу, второй, он чувствует, как вначале слабо спружинила под ногами земля, как прогнулась она под очередным его шагом. Еще шаг-два, и настил не выдержит тяжести Ярослава и трех идущих рядом с ним варягов.
— Трел, куда завел нас? — кричит Эрик, останавливаясь.
Обернувшись, Ярослав с силой толкает Эрика на самую середину западни. Слышен треск жердей под ногами ярла, предрассветную тишину рвет его испуганный и злой крик. Ярослав отскакивает в сторону, но длинная звенящая стрела догоняет его, входит в грудь почти до оперения. Падая, он успевает увидеть, как исчезает в яме грузное тело ярла, проваливается на острые колья, вкопанные в дно…
Первым приходит в себя сотник Рогнар.
— Что скажете, гирдманы? — спрашивает он, глядя на лежащие рядом на траве неподвижные тела ярла и трела. — Сами боги отводят от русов наши мечи.
— Варягам не нужен русский Киев, о нем мечтал лишь властолюбивый Эрик, — звучит голос другого сотника.
Слова эти нисколько не удивляют Рогнара — он прекрасно знает, что большинство викингов, как простых воинов, так и знатных гирдманов, всегда были против вражды с русами. Сейчас же, после смерти Эрика, не было дела до славянского Киева и ему самому. А вот кто станет ярлом, это имело для него большое значение, ибо он давно уже считал себя самым достойным преемником Эрика. А раз так, то ему нет никакого смысла оставаться в этом лесу.
— Смерть Эрика меняет наши планы, — говорит другой сотник. — Нам нужно возвращаться назад.
Рогнар послушно склоняет голову. Ему, мечтающему стать ярлом после смерти Эрика, ни к чему ссориться с сотниками.
— Да будет по-вашему, гирдманы. Мы возвращаемся…
Варяжские лодии трогаются вниз по Днепру, когда солнце уже высоко стоит в небе. Их ведет новый ярл — Рогнар. Он не мечтает стать русским конунгом и видит для варяжской дружины только одну дорогу — за море, в империю.
Рогнар не первый раз плывет по Днепру и хорошо знает дорогу. Сейчас по правую руку будет высокая скала, нависшая над рекой, за ней крутой поворот, а затем покажется и Киев. Но что это? На скале, до этого пустынной, появляются трое всадников, замирают у самого ее края. А из леса, подступающего к песчаным речным отмелям, выезжают группы вооруженных конников и выстраиваются сплошной стеной у самого уреза воды. Всадников много, очень много, и у каждого в руках можно рассмотреть лук. Один из них поднимается на стременах, машет рукой, призывая плывущих причалить к берегу.
Когда лодия с ярлом подплывает к берегу, ее уже поджидают трое конных, спустившихся с утеса. Двоих из них Рогнар сразу узнает: это тысяцкий Микула, все время плывший с варягами из Полоцка и только вчера отправившийся в Киев, и начальник великокняжеской конницы воевода Ярополк, знакомый викингу по совместным с князем Игорем походам на Византию.
— Мне нужен сам ярл, — говорит Микула.
— Он перед тобой, тысяцкий, — отвечает Рогнар.
В глазах русича мелькает удивление.
— Поздравляю тебя, Рогнар. Но что с Эриком?
— Его взяли к себе боги.
— Пусть будет легок его путь к ним, — говорит, поднимая глаза к небу, Микула. — Что ж, Рогнар, тогда я буду говорить с тобой. Скажи, твои викинги не раздумали делать остановку в Киеве?
— Нет. Чтобы плыть дальше, в Русское море, нам необходимо пополнить запасы. И мы всегда это делали в Киеве.
— На этот раз вам придется сделать это в другом месте. Вы проплывете мимо Киева без остановки, а все необходимое закупите в Витичеве. Ты хорошо понял меня, ярл?
— Да, тысяцкий, я очень хорошо понял тебя, — кривит губы Рогнар.
— Тогда я не держу тебя, ярл. Прощай.
И лишь когда лодия отплывает от берега, Рогнар облегченно вздыхает. Видать, и правда это воля богов. Не призови они к себе ярла Эрика, кто знает, был бы сейчас в живых хоть один из викингов…
По необозримой глади Днепра скользит несколько русских лодий. Не желая утомлять себя конным переходом по лесам и топям, великая княгиня спустилась по реке Уж в Днепр и спешит сейчас в стольный град Русской земли. Обнаженные по пояс гребцы ладно и дружно ударяют веслами, их потные загорелые спины блестят, с каждым взмахом длинных весел лодии все ближе к Киеву, куда так рвется душа Ольги. Сама княгиня сидит на кормовом возвышении, рядом с ней на скамье пристроился священник Григорий.
— Святой отец, — ласково и умиротворенно звучит голос Ольги, — я примучила древлян, добилась своего, но скорбит душа моя. Много на Руси бед и горя, много зреет недовольства и смуты. И плох тот правитель, что правит лишь мечом и силой, который без раздумий льет кровь своих подданных. И потому не усмирять хочу я Русь, а навести порядок во всех ее землях. Осенью я сама поеду по русским городам и самым далеким весям, своими глазами хочу увидеть, как живет мой народ, услышать его голос и плач. И чтобы не было нового Искоростеня, я отменю полюдье, введу вместо него уроки и уставы,[2] я принесу мир и покой не Русскую землю. И ты поможешь мне в этом, святой отец. Расскажи еще раз, как взымают налоги императоры нового Рима, чего при этом хотят они и чего не хотят их сограждане, отчего так часто бунтуют ромейские горожане и смерды…
Наперегонки с чайками несутся по речной шири красавицы лодии. Зеленеют по берегам древнего Славутича неоглядные и бескрайние леса, высятся могучие неприступные утесы, желтеют косы золотистого песка. А там, где вековые дубравы чередуются с подступающей к самой воде степью, стоят на крутых откосах каменные бабы с плоскими лицами и сложенными на животах руками. Вот вдали, за очередной излучиной, в дрожащем речном мареве возникают днепровские кручи, высятся на них крепостные стены стольного града. И воевода Асмус встает со скамьи, берет на руки юного Святослава, поднимает над головой.
— Смотри, княжич, вокруг тебя Русь, породившая и вскормившая всех нас. В тяжких трудах и жестоких сечах создавали ее для нас пращуры, морем соленого пота и реками крови сберегли мы ее для вас, своих детей, и ваш черед дальше блюсти ее…
Режут голубую воду острогрудые лодии, увешанные по бортам рядами червленых щитов, зорко смотрит вперед изогнувшееся на носу деревянное чудище-диво с разинутой пастью. Все вокруг залито ярким теплым солнцем, ласково журчит и тихо бьется о борт послушная волна. Замерев, сидит на плече у седого воеводы юный княжич, смотрит в расстилающуюся перед ним безбрежную русскую ширь.