«Мальчишество», — угадал Роберт значение этой знакомой ему усмешки.
А Гарри между тем говорил:
— Величие задачи, уверенность в победе дают одухотворенному идеей человеку энтузиазм, неиссякаемую энергию, день от дня крепят его волю. А бесстрашной своей смертью он утвердит свою правоту и бессмертие!
Зал взорвался восторженными аплодисментами. Не аплодировала одна только Пат. Во всяком случае, так показалось Роберту.
«Пат была права. Мы любим друг друга, но дороги у нас разные», — с горечью подумал он. С горечью и с болью в сердце,
Харст и Симмонс сидели на веранде летнего ресторана в парке Этленд. Большой пруд почти вплотную подступал к столикам, шеренгой протянувшимся вдоль легкой ограды, и порой казалось, что от набегавшей волны слегка покачиваются кресла.
Ресторан, так же как пруд и большая часть парка, принадлежал аристократическому клубу «Мейфейр», членом которого Харст стал с момента своего рождения. Он любил бывать здесь, но вовсе не потому, что членство в клубе напоминало о былом величии его рода, и даже не из-за возможности накоротке решить какой-либо вопрос с людьми, двери служебных кабинетов которых даже от него, Харста, бдительно охранялись обворожительными церберами-секретаршами и щеголеватыми аргусами-помощниками.
Клубный ресторан заслуженно славился превосходной кухней, гостеприимством и — что представлялось для Харста не менее важным — тишиной. Надпись над ажурной дверью перед входом в ресторан ненавязчиво напоминала: «Соблюдая тишину, вы делаете это прежде всего для себя».
Вылощенный высокий официант в белом сюртуке и перчатках, с плечами, угодливо поданными вперед, поставил перед Симмонсом «черепаху по-балтиморски». Харст предпочел бифштекс.
Симмонс, позвякивая о столик бокалом, рассказывал Харсту о Селине Кронин:
— Вот уже три года терпит она мытарства с полицией и властями, вдумайся в это. Три года бивачной жизни, полной лишений и тревог. А ты представляешь, сколько — таких, как она? У каждой, считай, базы, воздушной и морской. Их только в Англии сотня наберется! А если взять всю Европу? Я снимал в ФРГ марш мира с вертолета. Холод, дождь. Но люди идут и идут, колонна растянулась на семьдесят миль по дороге…
— Ты хочешь меня обратить в свою веру, Джонни? — лениво потянулся Харст, доставая зубочистку.
— В какую? — Симмонс передернул плечами. — Я не из красных, Харст. Это ты из тех, кто принимает за красного всякого краснеющего от стыда за все, что творится в этом безумном мире. Мне как американцу, например, стыдно за узколобость нашего правительства. Шестьдесят процентов англичан не хотят американских ракет, а мы продолжаем навязывать их, усугубляя и без того далеко не лестное мнение вашего народа об Америке.
Харст сделал глоток из своего бокала, держа его за граненую ножку.
— А ты не допускаешь мысли, что мудрость политиков заключается в способности видеть дальше тех, кто умеет лишь вопить: «Уберите ракеты!»? — спросил он с насмешливой, однако ничуть не оскорбительной улыбкой.
— Фрэд, — задумчиво кивнул Симмонс, — ты не хуже меня понимаешь: только маньяк или параноик может утверждать, будто русские стремятся к войне, хотят прибрать к рукам Европу, обе Америки, а также Африку вкупе с Азией и Австралией Мне это стало ясно еще в Югославии, когда мы вместе с их парнями смотрели смерти в глаза. А смотреть в глаза смерти все равно что смотреть в глаза правде.
Харст нахмурился, и тотчас же его брови расправились.
— Я готов бы согласиться с тобой, Джонни, но не все так просто, — заметил он, смакуя вино. — Меня просто бесит, что русские злорадствуют над нашими проблемами. Они используют любую возможность, лишь бы только напакостить нам Идет явная и скрытая борьба не на жизнь, а на смерть. А я старый солдат, и я на своем посту, Джонни. Всякую попытку русских нанести нам вред я воспринимаю как личное оскорбление, — сам конфузясь своей напыщенности, произнес Харст.
Симмонс перебил его:
— Уж не собираешься ли ты, Фрэд, доказывать мне, что массовые протесты англичан против американских ракет — дело рук Кремля? — спросил он не без сарказма и пристально посмотрел на Харста.
Взгляд, которым ответил ему Харст, был столь же пристальным.
— Нет, конечно, — выдержав паузу, воскликнул он. — Но борьба есть борьба. Наши крикуны по собственной глупости льют воду на мельницу русских. Почему же тем в таком случае не воспользоваться предоставляемой возможностью? И они, будь уверен, не теряют времени даром, очень тонко и умело направляют наших крикунов куда надо…
— Каким же образом? — Симмонс отодвинул бокал в сторону.
— Каким образом? — переспросил Харст и замолчал — к их столику подошел лакей.
— Вас к телефону, сэр, — наклонился он к уху полковника.
Лицо Харста моментально стало озабоченным
— Извини, Джонни, — поднялся он из-за стола.
Харст прошел в холл, взял лежавшую на низеньком столике трубку.
— Прошу прощения, господин полковник, — услышал он запинающийся голос Макларена. — Я не хотел бы беспокоить вас, тем более по открытой линии, но…
— Без реверансов, ближе к делу, — буркнул Харст.
— У нас некоторые неприятности… — Макларен кашлянул.
Харст выругался про себя. От хорошего настроения не осталось и следа. Он так и знал: что-то должно случиться, слишком уж все шло гладко… Впрочем, неприятности в начале дела лучше, нежели в финале, когда на то, чтобы внести коррективы, уже не остается времени.
— Говорите, в чем дело! — приказал Харст и услышал:
— Только что в доме Ролта, а затем в доме Патриции Логэн побывал человек… Он их не застал. Я навел справки: человек прибыл из Рима, из того же учреждения, где сейчас… находится в командировке Престон; более того, имел с ним контакты…
— Думаете, утечка информации? — нахмурился Харст.
— Вполне вероятно, сэр, — подтвердил его догадку Макларен.
— Никаких посланий не оставлял?
— Не исключено. Он покинул дом Логэнов через две минуты после того, как туда зашел. На словах за такое время…
— Ясно, — оборвал Харст. — Патриция Логэн не собирается в Лондон?
— Судя по всему, нет.
Полковник замолчал, внезапно ему захотелось поскорее очутиться в своем кабинете с листом бумаги на столе и карандашом. Извечный вопрос: что делать? Но есть же выход, он уже чувствует его, есть же… Да Есть!
— Алло? — прервал затянувшуюся паузу капитан.
— Вот что, — сказал Харст, незаметно для самого себя понизив голос. — У Патриции Логэн наверняка существуют друзья, навещающие ее там… Понимаете? И они наверняка справляются у ее домашних, не передать ли ей туда…
— Что-либо, — дополнил сообразительный Макларен.
— А по дороге, — Харст издал короткий смешок, — знаете, я однажды обменялся с соседом по поезду чемоданами. Два одинаковых, представьте себе, чемодана… Оч-чень забавный казус, не правда ли? При встрече расскажу, что я обнаружил в чемодане соседа….. Массу любопытных вещей…
— Понятно, сэр.
— Я скоро буду…
Харст вернулся к столу.
— На чем мы остановились, Джонни? — спросил он, с удовольствием глядя на парок, аппетитно вьющийся над горохом с грибами. — Ах, да… Так вот, чтобы закончить наши дебаты и перейти к вещам, более приятным, чем политика. Я как раз сейчас занимаюсь по службе одним крайне любопытным дельцем. Кажется, ухватился за крепкую ниточку. Если пробудешь у нас еще пару недель, даю тебе слово, Джонни, ты станешь первым журналистом, которому я представлю более чем веские доказательства связей между красными и, как ты изволил выразиться, краснеющими от стыда. Но пока… пока займемся горохом с грибами,
VII
Горожанину, привыкшему к разноголосому шуму толпы, к телефону, к автомобилям, к огням в окнах многоэтажных блоков, всегда не по себе в ночном лесу. А если это не горожанин, а горожанка? К тому же еще совсем молодая женщина?.. Чудятся непонятные шорохи и трески: уж не зверь ли крадется? Хрустнула ветка под ногой… Черной тенью скользнула в сумрачном просвете листвы хищная птица, зарябили по траве блики от луны, выглянувшей из облаков…