Момент был весьма подходящий. Дрейку уже тесно здесь, на этой глухой улочке, которую он превратил в свою империю. Он задыхается здесь с его-то широким размахом. И жажда новых территорий началась с идеи ничтожной посылки гашиша через Балканы, так как по Средиземноморью становится день ото дня все сложнее. А после огонек идеи разгорелся в пожар мечты о постоянном солидном канале переброски наркотиков в огромных количествах. Однако в один прекрасный день выяснилось, что эта мечта — мираж, и виновник разочарования поплатился за легкомыслие.
Приговор над ним приведен в исполнение. И на его место поставили другого человека. И этот другой — я. И я должен нести двойную ответственность: за убийство, которого не совершал, и за операцию, которую должны были проводить другие. Перспектива блестящая, ничего не скажешь.
Колеблюсь некоторое время, какую позицию занять при таком положении вещей: позицию пессимиста («дела плохи») или оптимиста («могло быть и хуже»); и вдруг замечаю, что между этими непримиримыми позициями возникает силуэт молодого человека с бледным лицом, в черной шляпе и черном плаще, некое траурное существо, распространяющее леденящий запах смерти.
Я его заметил еще в первые дни моего бесцельного шатания по Дрейк-стрит. Он стоял перед витриной книжной лавочки, рассматривая журналы, как человек, которому нечего делать, и лениво пережевывал жвачку. Посмотрел в мою сторону, но не проявил ко мне никакого внимания, повернулся и вошел в лавчонку. — Наверное, просто не узнал меня. Однако я его узнал. Я его видел, хотя недолго — в вагоне поезда. Он стоял напротив меня и стрелял в Борислава.
Я подозревал, что это и есть наемный убийца шефа. Но лишь спустя время я узнал от Дрейка, что его зовут Марк. И если я долго не мог узнать его имени, то лишь потому, что никто при мне к нему не обращался и никто не говорил о нем. Люди не любят говорить о смерти, а здесь, на этой улице, Марк был олицетворением смерти. Или, если хотите, ее чрезвычайным и полномочным послом.
Иногда я видел, как в час обеденного наплыва публики он стоит в книжной лавочке и лениво листает какой-нибудь журнал, пережевывая жвачку. Или встречал в кафе у медной стойки, лениво потягивающим кока-колу, совершенно одинокого, словно стеной отгороженного от окружающих его болтливых потребителей черного пива. Или замечал, как он бесцельно шляется по Дрейк-стрит. Шляться и разглядывать были его основные занятия, ибо убийца не может по восемь часов ежедневно совершать убийства. Что же касается страстей, думаю, их у него вообще не было, даже самых распространенных — к женщинам и спиртному. Спиртное и табак он успешно заменил жвачкой, а женщин — картинками в журналах.
Нет, он не был гориллой из зверинца Дрейка и не имел ничего общего с видом гориллы. У него были изящные, утонченные жесты и своей пластикой напоминали ювелира или скрипача, вообще человека, привыкшего иметь дело с тонкими инструментами. Хотя его обычный инструмент едва ли требовал особо тонкого обращения, если не считать верного глаза. Что же касается самого этого инструмента, полагаю, что он носил его в специальном внутреннем кармане у левой подмышки. Возможно, поэтому, даже летом редко расставался со своим черным плащом.
Вообще черный человек. И темная личность Настолько темная, что чем больше думаю о ней, тем больше у меня темнеет в глазах. И я засыпаю.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Все следующие дни Дрейк так часто вызывает меня на консультацию по вопросам, связанным с операцией, и так часто отсылает Райта из кабинета, что тот, будь он человеком с чувствительной нервной системой, мог бы получить нервное расстройство.
Джон Райт, однако, не нервничает. Он просто меняет тактику и начинает заигрывать с соперником. А соперник, как известно, я. Первый жест внимания я получаю в итальянском ресторане. Забавно, он почти в точности копирует жест покойного Майка; люди необщительные и лишенные воображения действуют по одному шаблону.
— Могу я присесть за ваш столик?
— Пожалуйста.
Затем следует молчание и неловкие попытки завязать разговор, потом опять молчание и опять попытки, пока нам не подают счет.
Несколько раз прощупав почву таким образом, Райт однажды решается на более смелую вылазку, заловив меня в кафе, где я пью послеобеденный кофе. Не знаю, то ли Райт выпил, то ли притворяется, но он подсаживается за мой столик, даже не спрашивая разрешения, и, пренебрежительно взглянув на мою чашку, спрашивает:
— Кофе пьете?
Пришлось подтвердить его смелую догадку.