— Как она могла?! — запричитала Аня. — Я с ней всегда по-родственному, а она…
— Все будет хорошо! — бодрым голосом сказал я.
— Что хорошо? О чем ты?
— Мы сейчас позавтракаем и приедем. Все вместе.
— Ты что, не слышишь меня?
— Прекрасно слышу.
— Что-то я тебя не понимаю…
— Что в больнице? — попытался я переменить тему.
— Врач сам звонил, сказал: все хорошо.
— Ну вот, я же говорил…
— Что ты говорил? Нет, я сейчас поеду и все ей выскажу, этой мерзавке. Чтобы не лезла в наши, семейные дела.
— Ты что, в самом деле собираешься?
— Я уже собралась. Стою одетая.
— Погоди, — испугался я за нее, — пойдем вместе.
Мне совсем не хотелось сейчас мчаться через весь город только для того, чтобы ввязаться в пустую, наверняка скандальную, женскую ссору. Я всегда робел перед женским натиском, избегал влезать в острые дискуссии, в которых участвовали женщины. Их алогичность в суждениях и взрывная эмоциональность обезоруживали меня. А то, что Зоя Марковна устроит именно такую сцену, я не сомневался. Куда ей было деваться? Не станет же выдавать тех, кто стоял за ее спиной, подговаривал на такое бессердечное дело. Было ясно как день, что не сама она, не в одиночку разработала этот дьявольский план. Слежка за мной и Аней, посылка в Ялту фотографа — все свидетельствовало о действиях целой группы, своего рода мафии, поставившей ясную цель — угробить, убрать директора института, освободить место для кого-то своего. А где действует мафия, там люди не болтают о ее планах, боятся. И секретарша будет бояться и, даже припертая к стенке, кинется в истерическую атаку, крикливо вывалит всю грязь, которую сама же и замешала. Сама вываляется в грязи, но и Аню выпачкает, и меня, конечно, как главного «прелюбодея». А заодно и Егора Ивановича. Никого не пожалеет. Расчет один: когда все будут выпачканы, тогда уж трудно будет разглядеть, кто на самом деле грязен, а кто чист.
Пока мы ехали да пока шли по коридорам института, пыл у моей Ани, как видно, поостыл. Она тихо вошла в приемную, скромно села на стул у дверей. А я демонстративно уселся в мягкое кресло, положил ногу на ногу, твердо намереваясь не вмешиваться в женский разговор, только слушать. Зоя Марковна вскочила, увидев нас, засуетилась, с трудом выбираясь из тесного пространства за столом.
— Здравствуйте, Анна Петровна! — затараторила она, будто и не было вчерашнего разговора. — Как здоровье Егора Ивановича?
— Не могу вас обрадовать, — холодно сказала Аня. — Ему лучше.
— Вот и хорошо, а мы-то беспокоимся…
Я поражался самообладанию Зои Марковны. Ей же прямо сказали, что не ей бы беспокоиться о здоровье Егора Ивановича, а она хоть бы ухом повела. Такой феномен был для меня в новость, и я с любопытством рассматривал Зою Марковну, сияющую в улыбке, выглядевшую искренне озабоченной.
— Больше, пожалуйста, прошу не беспокоиться! — выкрикнула Аня, и я побоялся, что она не выдержит, расплачется.
— Как же не беспокоиться, Анна Петровна? Это входит в мои обязанности — заботиться о душевном состоянии Егора Ивановича. Он мой шеф, а я его секретарша.
— Он не ваш и вы — не его. Семейные дела Егора Ивановича не входят в ваши обязанности.
— Как знать…
— А так и знать! — Аня уже срывалась, по се лицу пошли красные пятна. — Вы своими заботами едва не довели его до могилы. Вы подбрасываете записки, пакостные фотографии, вы…
— А вы?! — вдруг грозно крикнула Зоя Марковна. Она снова протиснулась на свое место, села за стол и выпрямилась там в привычной позе неприступного каменного идола. — На себя-то посмотрите… Я, что ли, целуюсь с этим… — Она пренебрежительно кивнула в мою сторону. — Я, что ли, валяюсь с ним на пляже, а может, и еще где-то?..
— Да вы! Да вы!. — Аня заплакала, умоляюще посмотрела в мою сторону. Я молчал, хотя стоило это мне немалых усилий.
— Я прихожу к Егору Иванычу домой, чтобы проведать больного, и застаю вас с этим, — она снова кивнула к мою сторону, — в объятиях. И это сразу после тою, как мужа увезли в больницу. Не стыдно вам?! И детей не для того ли свели, чтобы за их спиной…
— Детей-то пожалейте. Их-то зачем? — еле выговорила Аня. Кто-то приоткрыл дверь, робко заглянул в приемную.
— Закройте дверь! — крикнула секретарша так грозно, что дверь тотчас захлопнулась. — А вы?! Что вы молчите? — повернулась она в мою сторону. — Хотели избавиться от меня? С лестницы столкнули? Это вам не пройдет, свидетели есть…
Я медленно поднялся. У меня было огромное безрасчетливое желание и в самом деле сотворить что-нибудь такое — например, выкинуть это исчадие лжи и злобы из окна. Она по моему лицу, как видно, поняла, что пересолила с оскорблениями, затихла, сжалась за столом. И Аня испуганно уставилась на меня. А я стоял, покачивался с пяток на носки, старался справиться с охватившей меня безотчетной брезгливой ненавистью.