Тем не менее, принцесса ни единым словом или жестом не выразила неудовольствия в связи с тем, что мне приходилось подвергать её столь тяжким испытаниям, почти не считаясь ни с высокородным происхождением, ни с меньшей, по сравнению с нами, выносливостью. Впрочем, одно из объяснений этому следовало искать в том, что она сама напросилась в этот поход, и теперь не желала, чтобы её сочли неспособной на подобный подвиг.
Мысли мои против воли то и дело возвращались к девушке, сознание подсовывало соблазнительные картины, в которых девушка то оказывалась в моих объятиях, то что-то нежно шептала мне на ухо, поглаживая по голове, а перед глазами стояло то странное выражение лица, которое в последнее время появлялось у Элиафины, когда она смотрела в мою сторону...
Слева зашелестели кусты, и взгляд мой переместился по направлению шума. Из густых зарослей на меня уставились три пары огненно-рыжих глаз, словно испускающих искры. Неспешно выступая из полумрака, звери безбоязненно шагали навстречу нам, показывая здоровенные клыки. Легендарные гривастые тигрольвы подземелий Шифама воочию оказались даже более крупными, чем их описывали свидетели. Ещё никто никогда не выходил живым из схватки один на один с этими воплощениями дикой природы Древних Эпох, но времена моей беспомощности остались далеко позади.
Выйдя вперёд, я негромко бросил хищникам слово Повиновения, которому меня обучил Гаммедан, и на наших глазах совершилось очередное чудо: тигрольвы на миг замерли, а затем склонились, словно в поклоне, и огонь их глаз угас.
Глава тринадцатая. Сметая преграды.
Отчаянная смелость никогда не была моим отличительным знаком, ибо во всех делах я проповедовал разумную умеренность, даже тогда, когда смеялся в лицо разъяренному Джарду. Но сейчас было не до рассуждений о разумности тех или иных поступков. И памятуя о расстоянии, которое предстояло нам преодолеть, я нашел единственный, на мой взгляд, выход: оседлать тигрольвов, благо они готовы были повиноваться мне.
Несколько шёпотом брошенных слов - и вот мы уже мчимся верхом, словно под нами не грозные хищники, а обычные лошади или, на худой конец, форги (так называют жители Западной равнины прирученных травоядных ящеров). Правда, без сёдел и стремян было не очень удобно, но густошерстные спины тигрольвов лучше подходили для езды без седла, чем лошадиные крупы.
Рассчитывать, что хищники доставят нас до самого ущелья, естественно, было бы нелепо, но изрядно сократить расстояние до цели - тоже представлялось вполне приемлемым вариантом, особенно памятуя о погоне. Что интересно, мне так и не удалось определить, продолжают ли нас преследовать или охотники всё же потеряли наш след где-то в дебрях леса.
Тигрольвы на поверку оказались весьма выносливыми и ловкими зверями: всего за две дюжины часов мы преодолели расстояние до опушки леса, которое, будь мы пешком, потребовало бы у нас в три-четыре раза больше времени. На опушке мы и расстались с нашими невольными помощниками: неразумно было тащить за собой самых свирепых хищников Мира дальше, поэтому я отправил их назад, велев потрепать немного наших преследователей, буде таковые повстречаются у них на пути.
Здесь мы задержались ненадолго, после чего продолжили свой поход, направляясь дальше. Впереди нас ожидали суровые серые всхолмья, преграждавшие путь на восток, словно волны некогда бурного моря, застывшие по воле неведомых сил в момент наивысшего волнения.
После скачки верхом на тигрольвах идти пешком не хотелось, но выбор был невелик: или топать дальше, или ждать "добрых друзей", следующих где-то позади, поэтому мы без колебаний выбрали первое. После чащобы я чувствовал себя слишком на виду, и вздохнул облегченно, когда гребень первого холма скрыл нас от оставшегося позади леса.
Если дорога через буреломы казалась нам трудной, то путь по склонам холмов быстро убедил меня, что мы заблуждались насчет трудностей лесного перехода. После нескольких подъемов и спусков мои спутники просто валились с ног, да и я сам запыхался, хотя во время движения по лесу нисколько не утомился.
Пришлось объявить привал, и пока принцесса с лейтенантом распростерлись на сухой траве, с наслаждением вытянув многострадальные ноги, я поднялся назад, на вершину, осторожно высунулся, вглядевшись в черневшую позади кромку леса. После произнесения мантры «Орлиного Ока» моему взору предстали фигуры у самой опушки чащи, нарочно разместившиеся так, чтобы их было невозможно узреть с открытого пространства.