Ферма потрясен. Выходит, оба они не только пришли к одному и тому же открытию не сговариваясь, но и одновременно отправили друг другу письма с подробным его описанием. Кто после этого станет сомневаться, что истина везде одна — и в Париже и в Тулузе?!
Он наполняет бокалы золотистой шипучкой.
— За великий треугольник Паскаля!
Судя по всему, сейчас последует ответный тост. Но услышать его филоматикам не приходится: об этом позаботился Асмодей.
В доме на углу улицы Фомы
— Ну вот, — торжествует Мате, — а вы говорите — полное обращение! Насколько я понимаю, янсенизмом тут и не пахнет.
— Должен вас разочаровать, мсье. То, что вы видели сейчас, относится к более раннему времени, чем разговор в салоне Севинье. Просто временной бросок в прошлое был таким незначительным, что вы его не заметили.
Мате искренне огорчен. Значит, обращение к янсенизму и отъезд в Пор-Рояль — все это впереди. А он-то надеялся…
— Не знаю, на что надеялись вы, — перебивает Фило, — зато я надеялся на автограф Мольера. О нем же пока ни слуха ни духа.
— Безобразие. Чистое безобразие, — возмущается Асмодей, будто и не он всему причиной. — Пора положить конец этой вопиющей неспра-вед-ли-во-сти. Приготовьтесь, мсье! Мы отправляемся к Мольеру.
От неожиданности у Фило перехватывает дыхание.
— Вы это серьезно? — шепчет он, обезголосев. — Стало быть, я сейчас… увижу… Асмодей! Милый, дорогой Асмодей! Как мне благодарить вас?
Но бес не слышит: он уже включил межвременную скорость, с тем чтобы забежать вперед на десятилетие и через мгновение снова оказаться над известной филоматикам Королевской площадью. Здесь он пикирует на крышу углового дома на улице Фомы и торжественно объявляет:
— Квартира члена корпорации парижских обойщиков Жана Батиста Покле́на.
Мате сбит с толку. На что им обойщик? Никто из них, кажется, не собирается чинить мягкую мебель. К счастью, ему удается вспомнить, что сын королевского обойщика Жан Батист Покле́н, собственно, и есть Мольер, великий французский комедиограф и комик. Тот, что написал «Проделки Скапе́на» и еще, кажется, «Скупого»…
— И это все, что вы знаете из сочинений Мольера?! — горестно изумляется Фило. — А «Мещанин во дворянстве»? А «Мнимый больной»? «Смешные жеманницы»? «Дон Жуа́н»? «Мизантроп»? «Жорж Данде́н»? «Тартю́ф», наконец…
— Тише, мсье, — испуганно шикает Асмодей. — Умоляю, не называйте этого имени. Мэтр Мольер работает над «Тартюфом» уже два года, и пока что замысел его известен весьма и весьма немногим. В том числе мне.
— Роетесь в чужих рукописях, — уличает Мате. — Шпионите, значит.
— О мсье! Кома́н пувэ́ ву… Как вы можете? Я бес не БЕСпринципный! В кабинет мсье Мольера проникаю исключительно с целью пополнить образование. Ах, это человек таких многогранных познаний! Да что там, сейчас сами увидите…
— Собираетесь ввести нас в дом? — с надеждой спрашивает Фило.
— Всенепременно, мсье. Как только директор театральной труппы, которая вот-вот станет именоваться труппой его величества, отбудет в Версаль.
На лице у Фило мрачное разочарование. Неужто его привезли сюда, чтобы показать дом? Но Асмодей справедливо замечает, что дом может сказать о хозяине ничуть не меньше его самого́.
В это время изнутри доносится чертыханье. Крыша исчезает, и филоматики видят человека в дорожном плаще, торопливо спускающегося по винтовой лестнице.
— Провансаль! — кричит он что есть сил. — Прованса-а-аль! Нет, этот проклятый соня сведет меня в могилу…
Тут вырастает перед ним нечто нечесаное и заплывшее — этакая помесь наглости, плутовства и флегмы злодейской.
— Что вы кричите, господин директор? Не глухой, слышу…
— Наконец-то! — накидывается на слугу Мольер. — Опять пропадал?
— Пропадал, господин директор.
— А если по твоей милости запоздает начало представления?
— Тогда пропали и вы, господин директор.
— Мошенник! — ворчит Мольер, заметно добрея. — Играешь на моей слабости к твоему остроумию… Доиграешься. Вот выведу тебя в какой-нибудь комедии.