Лицо незнакомца омрачилось: если так, это обидно!
— Еще бы! — воскликнул Мате. — Ведь слава первооткрывателей нередко достается при этом другим.
— Слава! — повторил незнакомец с гордым пренебрежением. — Хайям-поэт сказал бы: «На что мне слава — под самым ухом барабанный гром?» Не то обидно, что умалена чья-то слава, а то, что людям приходится тратить силы ума и души на то, что уже сделано.
Мате растроганно шмыгнул носом. По его мнению, благородней не мог бы рассуждать и сам Хайям. Кстати, не забыть сказать ему при встрече, что примерно такая же история произошла и с его, Хайяма, собственным доказательством. Был такой итальянский математик, Иеро́ним Сакке́ри, так он доказывал пятый постулат почти тем же способом, что и Хайям, ничего о Хайяме не зная.
— Хорошо бы с ним потолковать, — сказал незнакомец. — Но почему ты говоришь о Саккери — был? Разве он успел уже умереть?
— Боюсь, он не успел еще родиться, — сболтнул Мате.
Фило, с тревогой следивший за этим опасным разговором, потихоньку толкнул приятеля локтем: дескать, не забывайтесь! Но Мате надоело играть в прятки.
— Не тыкайте меня в бок, Фило, — заявил он во всеуслышание. — Пора нашему новому другу узнать правду. Я не шутил, когда сказал, что мы люди из будущего, — обратился он к незнакомцу. — Но ты человек мудрый: ты все поймешь правильно. И если хватило воображения у нас, чтобы перенестись из двадцатого столетия в далекое прошлое, неужели не хватит его у тебя, чтобы перенестись в далекое грядущее?
Фило очень обрадовался, когда увидел, что провожатый их не хлопнулся в обморок и не впал в буйное помешательство. Напротив, он с достоинством поблагодарил Мате за доверие.
— Теперь мне все ясно, — сказал он просто. — Ламберт и Саккери — европейские ученые, которым предстоит жить в…
— …семнадцатом и восемнадцатом столетиях, — подсказал Мате.
Вот когда незнакомец вышел из себя.
— Не может быть! — воскликнул он в страшном волнении. — Неужели с этой болячкой, с этим нарывом на теле науки не будет покончено даже в восемнадцатом веке?!
— Немного терпения, — обнадежил ею Мате. — С ним будет покончено в девятнадцатом.
— Благодарение небу! Но кто же это совершит? Я хочу знать имя человека, который избавит мир от этого проклятого камня.
На лице у Мате появилась лукавая усмешка.
— Рад бы тебе помочь, но не знаю, с какого имени начать.
— Как? — изумился незнакомец. — Так их много? Ты, верно, смеешься надо мной.
— Вовсе нет! Бывает, одна и та же идея приходит в голову сразу нескольким людям. В науке такое не редкость.
— Ты обязательно должен рассказать, как это случилось.
— А мы не опоздаем к нашим Хайямам? — забеспокоился Фило.
— Совсем забыл! — встрепенулся незнакомец. — Пожалуй, нам действительно пора. Но, надеюсь, друг твой не откажется рассказать свою историю по дороге.
Перевернутые часы
Они покинули рощу и снова зашагали рядом со своим провожатым.
— Когда я думаю об истории пятого постулата, — начал Мате, — мне почему-то представляются песочные часы. Сначала весь песок находится наверху, но постепенно, песчинка за песчинкой, содержимое верхней колбочки тает, и вот она пуста. Все исчерпано, ждать больше нечего. Разве что перевернуть часы и заставить песчинки вытекать в обратном порядке. Как раз в таком состоянии находилась проблема пятого постулата к началу девятнадцатого века. Все способы доказательств были давно исчерпаны и забракованы. Настало время перевернуть часы, и переворот этот почти одновременно и независимо друг от друга совершили сразу три человека. Все они много размышляли над пятым постулатом, все пытались его доказать, все поняли, что доказать его невозможно, и все пришли к одному выводу: если нельзя доказать, что через точку, лежащую в одной плоскости с прямой, можно провести только одну не пересекающуюся с ней прямую, почему не предположить обратное? Почему не заменить пятый постулат другим утверждением? Что через такую точку можно провести сколько угодно прямых, не пересекающихся с заданной?
— Но ведь это противоречит элементарной логике, — возмутился Фило.
Мате, как ни странно, ответил ему почти благодушно: чего и ждать от человека, в науке не смыслящего, если именно так отнеслись к перевернутому пятому постулату почти все математики девятнадцатого века!