— Потому что вы не умеете мыслить математически.
— Странная логика. Два человека встретились в пустыне. Неужели им не о чем говорить, кроме как о математике?
— А о чем же еще? — спросил длинный язвительно. — О кошках, что ли?
— Почему бы и нет? Дома у меня две прелестные сиамки.
— Кошки в квартире?! Бррр! То ли дело бульдог…
— Вы держите бульдога? Предпочитаю не встречаться с этой породой собак. Так что если вам вздумается пригласить меня в гости…
— Не беспокойтесь, — заверил длинный, — этого не случится.
— Позвольте спросить, по какой причине?
— Стоит ли приглашать человека, с которым ни в чем не сходишься?
— Ваша правда, — согласился толстяк не без сарказма. — «Стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой…»
— Что это? — Длинный нахмурился. — Как будто стихи? Час о́т часу не легче! Уж не ваши ли собственные?
Толстый вытаращился на него, как на редкое ископаемое: неужели он не читал «Евгения Онегина»? Ужас, ужас и в третий раз ужас! Но длинный и ухом не повел.
— Каждому свое, — сказал он. — Кто запоминает стихи, а кто — кое-что поважнее…
— «Поважнее» — это какие-нибудь теории вроде давешней?
Длинный сказал, что вот именно: теории, формулы, теоремы — в общем, то, что связано с математикой. Все остальное в памяти у него не задерживается.
— Так уж и всё! — усомнился толстый. — Надеюсь, поесть вовремя вы все-таки не забываете.
Вместо ответа длинный хлопнул себя по лбу: хорошо, что ему напомнили. Ведь он со вчерашнего дня ничего не ел… Толстый ахнул, бросился к своему рюкзаку и вынул оттуда пакет с пирожками.
— Берите, пожалуйста! Продолговатые — с капустой, круглые — с яблоками.
Длинный взглянул на пирожки с отвращением и достал из кармана несколько твердокаменных крекеров.
— Угощайтесь, — буркнул он, протягивая их толстому.
Тот выразительным жестом дал понять, что такая еда ему не по зубам, после чего путешественники принялись жевать каждый свое, очень недовольные друг другом.
После обеда
Покончив с крекером, длинный включил приемник, пошарил в эфире, и в пустыне взревел модный шейк.
Толстый выронил пирожок и пронзил длинного взглядом, исполненным презрения и ненависти.
— Немедленно выключите эту… эту саксофонию!
— С какой стати? Каждый слушает что хочет.
— Ах, так! — задохнулся толстый. — Хорошо.
Он выхватил из рюкзака точно такой же приемник, и через несколько секунд под раскаленными добела небесами вперемешку с джазом загремели мощные аккорды орга́на.
На сей раз взбунтовался длинный:
— Сейчас же прекратите эту тягомотину!
Толстый так растерялся, что и впрямь выключил приемник. Этот невежа называет тягомотиной музыку великого Баха?
— Троглодит!
— Троглодит? Я?! — в свою очередь задохнулся длинный и тоже выключил приемник.
— А то кто же? Вы о настоящей музыке представления не имеете.
— Нет, имею!
— Нет, не имеете! Не имеете, не имеете, и точка!
— «И точка»! — передразнил длинный. — А вы имеете представление о точке? Точку вы когда-нибудь видели?
— Что за вопрос! Вот хоть песчинка — чем не точка?
— Вы так думаете? — Длинный ткнул тощим пальцем в небо. — Взгляните туда. Скоро там проклюнется звездочка, маленькая-маленькая, не больше песчинки. По-вашему, звездочка тоже точка?
— Конечно.
— Но ведь на самом деле эта точка, может быть, в миллионы раз больше нашего Солнца. Нет, сударь мой, точки вы никогда не видали и не увидите. Точка, к вашему сведению, понятие воображаемое.
— Что толку в воображаемых понятиях? — проворчал толстый.
— А что толку в воображаемых художественных образах?
Толстый отвечал, что на воображаемых, иначе говоря, вымышленных художественных образах основаны произведения искусства. Но что может быть основано на воображаемой точке?
— Что? — выкрикнул длинный, сверкая острыми птичьими глазками. — На воображаемой точке, если хотите знать, построена прекраснейшая из всех наук мира — математика!
Слова его произвели на толстого неожиданно сильное впечатление.
— Удивительно! — произнес он, уставясь на длинного так, словно только теперь увидел его по-настоящему. — Первый раз в жизни мне пришло в голову, что искусство и наука не такие уж противоположности. Есть между ними и кое-что общее.
Длинный тоже взглянул на него с интересом.
— Любопытная мысль. Впрочем, — добавил он, заметив, что толстый так и вспыхнул от удовольствия, — погодите радоваться. Мысль любопытная, но… неправильная. Что там ни говори, стихи так и остаются стихами, а математика — это МАТЕМАТИКА! Просто ничто на свете не обходится без воображения.