Глава II. Фавн и фанатики
В один прекрасный воскресный день, около половины четвертого, Людовик Маколей совершал свою мирную прогулку по вересковому полю, пролегавшему за Садком. Он курил любимую трубку и, как порой случается и у поэтов, размышлял ни о чем. Был прекрасный теплый день: над ним раскинулось синее небо, с которого доносились песни почти невидимых жаворонков, нерадивая пчела, демонстрируя бледное подобие обычной деловитости, медленно перелетала с одного цветка вереска на другой, а в воздухе беспрестанно порхали белые и бледно-желтые бабочки. Мистер Маколей очень хорошо отобедал, как это порой удается даже поэтам. Но внезапно из рощицы с березами и молодыми елями, располагавшейся метрах в ста впереди от Маколея, донесся громкий взрыв смеха, а в следующую минуту из-за дерева вышла высокая темная фигура. Человек быстрым шагом шел по тропинке навстречу поэту. Он был одет во все черное, стремительно приближался и был так занят собственными мыслями, что не замечал Маколея, пока не подошел к нему почти вплотную. Подняв глаза, он увидел тихого, спокойного поэта посреди дорожки.
— Холливелл, отчего вы так торопитесь в такой прекрасный воскресный день? — с легким удивлением спросил Маколей.
Священник резко остановился и покраснел, как школьник, пойманный в чужом саду. Недолгое время он стоял и слегка шевелил губами, не издавая ни звука, а потом пробормотал:
— Здравствуйте, Маколей, как вы? Я… немного… слегка не в себе по некоторой причине.
Поэт подумал, что эта информация несколько излишней — он редко видел, чтобы кто-нибудь был настолько не в себе. Также он знал, что ситуация станет немного проще, если он не будет притворяться, что не понимает причины возмущения и неловкости священника.
— Думаю, я слышал смех Перитона, не так ли? — небрежно заметил поэт. Его собеседник сделал шаг вперед и сказал с крайним раздражением и нервной злобой:
— Да, Маколей, вы слышали смех Перитона, — остановившись, он попытался взять себя в руки и смог продолжить уже более сдержанным тоном: — Проблема не в том, Маколей, что, будь вы священником, то не всегда могли бы сказать, что думаете, а скорее проблема в том, что вы очень часто думали бы о том, что сказать. Сейчас я думаю, что будь у меня возможность спасти Перитона от вечных адских мучений, я не воспользовался бы ею. Я бы оставил его страдать. Но это не такая вещь, о которой следует думать священнику. Бог мой, у священника не должно даже возникать подобных мыслей. Это не должно присутствовать в его складе ума и моральном облике.
Маколей ничего не ответил, просто не найдя, что сказать. Священник продолжил, почти доверительно, и стал еще больше напоминать школьника.
— Послушайте, Маколей, вы старше меня да к тому же поэт, так что можете понять. Могу ли я оставаться священником, думая так о Перитоне? Имею ли я право оставаться священником, имея подобные мысли насчет Перитона? Могу ли я всходить на свою кафедру и говорить им, что «любовь превыше всего»? — священник указал длинной рукой в черном одеянии на деревню, в сторону маленьких коттеджей, от труб которых в безветренный воздух медленно поднимался голубоватый дымок. — Ведь сам я желаю поставить Перитона на место! Что вы мне на это скажете, поэт?
— Что он натворил на этот раз? — спросил Маколей, пристально вглядываясь в лицо молодого священника: худощавое лицо с властным, ястребиным профилем, как у римских императоров. Поэт подумал, что лица такого типа встречаются у фанатиков вроде Лютера, Торквемады или Якова Второго[1].
— Не уклоняйтесь от моего вопроса, — нетерпеливо ответил священник. — Вопрос не в том, что сделал или не сделал он, а в том, что делать мне.
— Так ведь очень сложно сказать наверняка… — осторожно начал Маколей, но его слова — и едва ли не он сам — были сметены взмахом длинной руки в черной рясе.
— Эх вы, поэты! — презрительно выкрикнул священник, проходя мимо быстрым шагом, оглянулся через плечо и добавил с тем же горьким презрением в голосе: — Оставайтесь со своими жаворонками да соловьями! Мне предстоит иметь дело с душами. Человеческими душами!
Людовик Маколей задумчиво проследил за тем, как высокая фигура с размашистыми движениями исчезла за опушкой Садка, а затем медленно продолжил свой путь к березовой роще. Там на земле, прислонившись спиной к дереву и вытянув перед собой длинные ноги, сидел смеющийся про себя человек лет сорока. У него было плотное телосложение, хотя и не похожее на сложение боксера-тяжеловеса, огромные сильные руки и запястья и копна каштановых волос с аккуратным пробором и начесом. Также у него были небольшие темно-русые усы и козлиная бородка, делавшая его похожим на фавна в его традиционном представлении. Пара светлых глаз цвета орешника смотрели на поэта из-под густых коричневых бровей, а тонкие, изящные губы не переставали бесшумно смеяться. Этот колоритный человек был одет в светло-серый фланелевый костюм, у него были темно-синие воротничок и рубашка, оранжевый галстук и оранжевые носки. Маколей задумчиво посмотрел на него сверху вниз, фавн ответил ему лукавым взглядом.
1
Яков II Стюарт (1633–1701) — британский король-католик, жестко подавлявший своих оппонентов.