— Платье, мадам. Оно такое красивое. О таком я даже не смела мечтать, — чтобы скрыть истинные чувства, кротко потупила взгляд. — К тому же замужество — это не так плохо. Разве не к этому стремятся все девушки? Я даже выйду раньше, чем Нилья. — Я горделиво расправила плечи.
У Орлицы глаза округлились, едва не вылезли из орбит.
— Вы же желаете мне, мадам, добра. А месье Суси хоть и немолод, однако не беден. У него своя лавка. Голодать мы не будем.
У Орельи от моих слов спёрло дыхание. Она застыла с открытым ртом. Ей даже понадобилось несколько раз вдохнуть — выдохнуть, чтобы прийти в себя и отмереть.
— Если укротишь свой нрав, Бартуэ, то будет тебе счастье.
Всеми силами я пыталась изобразить послушание, но, чтобы не переиграть, подняла на директрису глаза и укоризненно попеняла:
— Но вы могли бы рассказать о планах раньше. Мне же требуется время, чтобы свыкнуться с мыслью о замужестве. Ведь ещё вчера и не думала о нём.
— Ты вообще плохо думаешь головой.
Директриса повернулась, чтобы уйти. Чтобы не остаться без воды, я намеренно покачнулась и оперлась рукой о шляпницу. Несколько шляпок упали на пол.
Орельи оглянулась, однако ничего не сказала. Разве что недовольно скривила губы.
Вскоре мадам Унина принесла мне большую чашку чая и печенье.
— Додерзилась, Эллария, — покачала она головой с туго уложенной косой на макушке. — Жаль, но ничего не изменить.
«Почему?» — едва не спросила. Хорошо, что вовремя прикусила язык и не выдала себя.
— Зачем менять что-то? — равнодушно пожала плечом. — Так я буду в тепле, при муже. Он позаботится обо мне.
По глазам классной дамы прочитала, что она думает иначе. Тоже наслышана о жестоком нраве семейки Суси.
Мадам Унина поджала бледные губы, нервно покрутила пуговицу на синем форменном платье, за которое классных дам зовут не иначе как кляксы, вздохнула и согласилась, не очень-то уверенно:
— Пожалуй, да. Так будет лучше.
После её натянутой, неискренней улыбки мне стало грустно. Растаяли последние иллюзии, что я могу получить хоть какую-то помощь, передать записочку или ещё как-то спастись.
Я опустила голову и попросила:
— Прошу, передайте девочкам, чтобы они за меня не волновались.
— Передам. Даже приглашу их на церемонию. Она пройдёт утром в зале пансиона.
— Почему не в храме? — насупилась я. Даже играть не пришлось, настолько ошарашила новость.
— Светоч приедет к нам. Так будет лучше.
«И вызовет меньше пересудов, если я скажу нет», — прочитала я между строк.
— До завтра ты, Эллария, будешь находиться здесь.
— Но… — не успела возразить, она выглянула за дверь. Там переговорила с одной из дам, дежуривших в коридоре, на случай попытки моего бегства, и скоро передо мной стоял ночной горшок. — Даже не думай глупить. Тогда завтра ты станешь самостоятельной. И счастливой.
Ложь так и сквозила в словах классной дамы. Мне хотелось подойти к ней, заглянуть в глаза, спросить: что с вами случилось? Но если выдам себя хотя бы взглядом, с меня не спустят глаз.
Заставила себя через силу улыбнуться.
— Я волнуюсь за это чудесное платье, — закусила губу, чтобы пересилить себя и не почесаться. Кружевные ставки на лифе и спине ужасно чесались. Я даже заподозрили, что ночью меня покусали блохи, но, тьфу, тьфу, тьфу, этих тварей в пансионе вроде бы нет. Или мне «повезло» найти парочку? — Чтобы не помять его, не порвать, могу снять его? Пока что?
— Пожалуй, да. Так будет разумно. Но завтра, если не наденешь его, будешь выходи́ть замуж в форме. И сама испортишь себе церемонию.
— Надену… — я погладила кружевную вставочку на лифе. — С удовольствием. Ведь такого красивого наряда у меня никогда не было. Удивительно, что мадам купила его для меня. Чем я заслужила такую доброту?
Классная дама оглядела меня исподлобья, хмуря тонкие, почти невидимые брови.
— Не знаю, Эллария. Но лучше бы тебе не испытывать её терпение. Переоденься, поешь и помолись. Милость Светлого тебе понадобится.
Вот сейчас она говорила искренне. Но всего лишь миг.
— Желаю тебе счастья, Эллария.
— Я могу увидеть девочек? Так хочется поделиться с ними радостной новостью! — я сложила ладони свечой и, изображая блаженную дурочку, похлопала ресницами.
— Завтра увидитесь, — сухо бросила дама Унина.
Увы, меня снова заперли. Теперь моя жизнь зависит от того — смогу ли я протиснуться через окно?
Я лежала на ворохе курток и мучительно гадала: когда лучше бежать?
— Бартуэ, спишь? — неожиданно приоткрылась дверь. Дама Жильдина, наставница младшего класса, просунула голову в щель и, щурясь от яркости своего светильника, нашла меня взглядом.
— Почти заснула, — зевнула я, прикрываясь рукой от резкого света.
— Вот и хорошо. Утром рано вставать, — она чопорно поджала губы, чтобы тоже не зевнуть.
— Насколько рано?
Мне не ответили. Дверь закрылась, и я осталась в темноте.
В скудном лунном сиянии очертания вещей едва различимы. А гардеробная, как назло, заставлена битком. Придётся постараться, чтобы при бегстве ничего не уронить и грохотом не привлечь к себе ненужного внимания.
Выждав немного, я поднялась и стала тихо, как мышка, освобождать место под окном от вешалок, коробок. Сняла даже настенную шляпницу.
Действовала осторожно, не спеша. А когда закончила, легла и долго вслушивались в звуки, доносившиеся из коридора.
Наконец, ближе к полуночи шаги и голоса стихли. Пансион погрузился в сонную тишину.
Казалось бы, лучшее время для бегства. Однако Орлица ложится позже всех. Она запросто может прийти и удостовериться, что я на месте и ничего не вытворила, поэтому надо подождать ещё немного.
Но как же мучительно ожидание! Сердце то замирало, то начинало гулко биться, отдаваясь грохотом барабанов в висках. Я сжимала кулаки, покусывала губы, разминала напряжённое до предела тело.
Лишь когда за дверью разнёсся приглушённый храп сторожившей меня классной дамы, я решилась.
На цыпочках подошла к узенькому окну. Накидала под ним целую гору верхней одежды. Поверх накрыла несколькими куртками, накидками. Забралась на мягкое возвышение и осторожно потянула хлипкую створку.
Окно открылось наполовину. Чтобы до предела распахнуть его, пришлось приложить усилие.
Почти сразу же гардеробная наполнилась ароматом зимней свежести, морозца.
Я высунула голову на улицу, огляделась. Как хорошо! Если не думать, что тело осталось в гардеробной и едва ли протиснется через узенький проём.
Осенив себя защитным жестом, я протянула руки. Затем стала протискивать плечи…
Форма цеплялась за старую, шершавую деревянную раму, мешала. Если не сниму её, то точно застряну, особенно в груди или бёрдах.
Пришлось спуститься и раздеться, скинув с себя кофту, рубашку, юбку…
Оставшись в одном нижнем белье и тоненькой сорочке, я попыталась протиснуться снова.
Да, так удобнее, но холодно. Меня затрясло от озноба. Зато удалось выбраться почти по грудь.
Помогая себе, я упёрлась локтями в ледяную стену, выдохнула и, извиваясь змеёй, продолжила протискиваться.
Чтобы не кричать, хватала ртом воздух, стискивала зубы и толкала себя, толкала…
Зато грудь прошла! Я уже по талию на свободе.
«Элла, терпи. Чуть-чуть осталось», — твердила, болтая в воздухе ногами, изо всех сил напрягая руки и молясь Светлой не застрять бесповоротно в бёдрах.
И всё-таки застряла. Намертво.
Повиснув вниз головой, я из-за паники, отчаяния и боли в пережатом животе даже дышать перестала. Вдруг сорочка треснула, кожу обожгло болью — и бёдра чудом проскользнули. Я упала в сугроб.
Лёжа в мягком снегу, я смахивала замёрзшими пальцами слёзы счастья и не могла поверить, что мне удалось выбраться!
Чтобы не терять драгоценного времени, скорее выбралась из сугроба и… Спохватилась, что допустила роковую ошибку, забыв перебросить через окно куртку. Теперь же при всём желании не смогу дотянуться до одежды в гардеробной. А, если попытаюсь отломать ветку, чтобы использовать как крюк, выдам себя.