Старостой их секции был доктор наук Эфраим Бергер, в прошлом врач. Обстоятельство совсем не маловажное для тех, кого на каждом шагу караулит смерть. Зимой, когда был гололед и скелеты то и дело поскальзывались, ломая себе руки-ноги, он многих спас, накладывая шины. В лазарет из Малого лагеря никого не брали, койки в больничке полагались только тем, кто работает, а еще приблатненным. К тому же в Большом лагере даже в гололед было не так опасно — там в самую скользотину дорожки посыпали все тем же пеплом из крематория. Делалось это, понятно, не от большой любви к узникам, а просто в целях экономии рабочей силы. С тех пор как концлагеря были тоже включены в общую систему трудового фронта, рабочую силу здесь старались использовать рационально. Это, впрочем, имело и оборотную сторону — арестанты быстрее урабатывались насмерть. Но такая — естественная — убыль никого не волновала, ибо там, на воле, арестов изо дня в день производилось достаточно.
Бергер был одним из немногих, кому разрешалось выходить за ворота Малого лагеря. Вот уже несколько недель он работал в морге при крематории. Вообще-то старосты имели право не работать, но с врачами в лагере было туго, вот Бергера и откомандировали. От этого всему бараку была большая выгода. Через санчасть, где у Бергера работал знакомый фельдшер, он теперь мог иногда доставать понемногу лизола, ваты, аспирина и других медикаментов для своих доходяг. У него даже имелся флакон йода, припрятанный на нарах в соломе.
Но главным из ветеранов был, конечно же, Лео Лебенталь. Он ведал тайные ходы-выходы на черный рынок в Большом лагере и, как поговаривали, даже пути-дорожки на волю. Как ему это удается, никто толком не знал. Известно было только, что две шлюхи из заведения «Летучая мышь», расположенного по пути в город, каким-то боком к его делишкам причастны. И вроде бы даже какой-то человек из СС, но вот об этом уж определенно никто ничего не знал. А сам Лебенталь, ясное дело, помалкивал.
Торговал он всем на свете. Через него можно было достать сигаретные бычки и морковку, иногда даже картошку, объедки с кухни, кость, а иной раз и кусок хлеба. Он никого не обманывал, только обеспечивал товарообмен. Похоже, мысль, что можно торговать только для своей выгоды, просто не приходила ему в голову. Сам процесс торговли, а вовсе не товары — вот что поддерживало в нем жизнь.
Пятьсот девятый прополз в дверь. Высокое полуденное солнце просвечивало сквозь его уши. На миг они замерцали двумя желтоватыми восковыми пятнами вокруг его темной головы.
— Они бомбили город! — пропыхтел он.
Никто ему не ответил. После яркого солнца на улице тут, в бараке, казалось темно, пятьсот девятый никого не мог разглядеть. Он закрыл глаза и открыл их снова.
— Они бомбили город, — повторил он. — Вы что, не слышали?
И на сей раз никто не отозвался. Теперь наконец пятьсот девятый различил возле двери Агасфера. Тот сидел на полу и гладил Овчарку. Овчарка рычал, ему было страшно. Волосы свалявшимися прядями закрывали ему почти половину испещренного шрамами лица, а между прядями посверкивали испуганные, бегающие глазки.
— Гроза, — приговаривал Агасфер. — Это просто гроза! Спокойно, Волк, спокойно!
Пятьсот девятый пополз дальше в глубь барака. Он не мог понять, почему остальные так равнодушны.
— Бергер где? — спросил он.
— В крематории.
Он сложил на пол пальто и пиджак.
— Вы что, выходить не собираетесь? — Он посмотрел на Вестхофа и Бухера. Те ничего не ответили.
— Ты же знаешь, это запрещено, — пробубнил наконец Агасфер. — Пока отбоя не дадут.
— Так тревога кончилась!
— Нет еще.
— Да кончилась же! Самолеты улетели. Они бомбили город!
— Сколько можно об одном и том же, — пробурчал кто-то в темноте.
Агасфер поднял глаза.
— А если они в отместку за это десяток-другой, а то и сотню из нас расстреляют?
— Расстреляют? — захихикал Вестхоф. — С каких это пор тут стали расстреливать?!
Овчарка залаял. Агасфер схватил его за холку.
— В Голландии они после каждого воздушного налета расстреливали обычно десять — двадцать политических. Чтобы у нас не возникало опасных иллюзий, как они объясняли.
— У нас тут не Голландия.
— Это точно. Так и я говорю — в Голландии, там расстреливали.
— Расстреливали! — Вестхоф презрительно фыркнул. — Может, ты солдат, что у тебя такие запросы? Тут или вешают, или забивают насмерть, одно из двух.
— Ну а вдруг, для разнообразия?
— Да заткнетесь вы наконец или нет?! — заорал из темноты все тот же ворчливый голос.
Пятьсот девятый присел рядом с Бухером и закрыл глаза. И тут же снова увидел дым над горящим городом, ощутил глухую детонацию бомбовых разрывов.
— Как думаете, пожрать сегодня дадут? — спросил Агасфер.
— Черт бы тебя побрал! — отозвался голос из темноты. — Может, тебе еще чего надо, а? Сперва, понимаешь, хочет, чтобы его расстреляли, потом чтобы накормили…
— Еврей не может без надежды.
— «Надежды»! — Вестхоф снова подхихикнул.
— А то как же! — спокойно ответил Агасфер. Пятьсот девятый раскрыл глаза.
— Наверно, сегодня вечером жратвы не будет, — заметил он. — В наказание за бомбежку.
— Опять ты со своей бомбежкой! — взвыл из темноты все тот же недовольней голос. — Ты заткнешься наконец или нет?
— Может, у кого есть чего-нибудь пожрать? — спросил Агасфер.
— О Господи! — голос из тьмы чуть не задохнулся от подобного идиотизма.
Агасфер не обращал на него ни малейшего внимания.
— Вот в лагере под Терезиенштадтом у одного была плиточка шоколада, а он и не знал. Припрятал, когда его в лагерь привезли, а потом и забыл. Молочный шоколад, из автомата. Даже с портретом Гинденбурга на обертке.
— А еще что там было? — прокаркал голос из глубины. — Может, заграничный паспорт?
— Нет. Но на этом шоколаде мы два дня протянули.
— А кто это все время так орет? — спросил пятьсот девятый.
— Да один со вчерашнего этапа. Новенький. Ничего, еще успокоится.
Агасфер вдруг прислушался, потом сказал:
— Все.
— Что все?
— Кончилось. Там. Отбой был. Отбой воздушной тревоги.
Вдруг стало очень тихо. Потом послышались шаги.
— Овчарку убирай! — зашипел Бухер.
Агасфер затолкал сумасшедшего под нары.
— Лежать! Тихо! — Он приучил Овчарку слушаться команд. Если бы его нашли эсэсовцы, все было бы кончено: сумасшедших усыпляли на месте.
Бухер отошел от двери.
— Это Бергер.