Люди приходили из самых отдалённых уголков посёлка и с ближних соседних шахт. В сопровождении большой группы мужчин, женщин и даже детей не замедлил явиться и Степан Рыбальченко. Гудкову тоже пришлось идти на выгон. Он был уверен: если все шахтёры соберутся, то придётся отчитываться сегодня. Но, к его удивлению, митинг начался как-то стихийно, преждевременно, даже не подождали, пока придут они, посланцы.
Посредине толпы появилась фигура забойщика Гната Ревякина. Он сорвал с головы островерхую, с красной звёздочкой шапку-будёновку и начал говорить о торжестве Великой Октябрьской революции, о том, что стране не даёт покоя преступная Антанта, но что карта империалистов бита и барона Врангеля уже скинули в море. Теперь же наступило время победить разруху. Однако без угля не оживить ни фабрик, ни заводов.
— Да он нужен во всяком производственном деле.
— Молчат заводы.
— А железная дорога? Паровозы застыли.
— Да и люди страдают, нечем согреться.
— Даже у Ленина в комнате сейчас холодно! — слетали сказанные с болью в сердце слова.
— У Ленина…
— Даже у Ленина…
Поражённые таким известием, сотни людей на миг застыли в тревожном немом удивлении.
— Да, холодно! — заявил Фёдор Гудков.
— В его кабинете печь нетоплена! — подтвердили ещё раз Гудков и Рыбальченко.
— А чего ждём, тянем? — спросили с упрёком из толпы.
— Как же так?
— Да, чего?..
— От одних слов, даже горячих, теплее не будет!
— Слова словами…
— Действовать нужно…
— Нужно…
Митинг бушевал, разрастался. Сыпались вопросы, советы, как лучше начинать восстановление хозяйства. Поступило предложение для крепления в шахте использовать пока что всякое дерево, ограды и даже заборы.
— Нужно как-то помочь горю…
— В первую очередь добытый уголь отдадим Москве, для Кремля.
— Ленину!
— Пошлём эшелон.
— Пошлём!..
— Ленину! — произносилось с любовью, искренне, подсказанное сердцем.
Постановление о начале добычи угля в шахте № 1 "Краснодон" первыми подписали посланцы в Москву.
В те минуты никто из шахтёров не знал, что на станцию Семейкино — рудник "Краснодон" — прибывают десять вагонов крепёжного леса и всякое снаряжение, отправленные Советом труда и обороны по указанию товарища Ленина.
На другой день с самого утра шахтный двор наполнился людьми. Взрослые и дети сносили сюда разный инструмент, железо, дерево, которое могло быть пригодным для крепёжных стояков. Посёлок ожил. Слышались звонкие голоса, перестук топоров, скрежет и звон железа.
Заработала слесарная мастерская, потом кочегарка. Её топили углём, добытым из "верхняка" в степи, на дне оврага. Подвозили ручными тачками, несли в мешках.
Наступил день — на копре завертелись колёса, заработала клеть. В шахту спустились шахтёры наводить порядок в штреках, забоях.
Первую выданную на-гора вагонетку с углём встретили радостным "ура". Под восторженные выкрики коногон Иван Белаш, держа красное знамя, проехал на вагонетке вдоль эстакады. И ссыпал уголь в приготовленный вагон.
Такое было начало.
Со временем, когда на шахту прибыли нужные материалы, жизнь начала входить в обычную, нормальную колею.
А время шло… Ослабели морозы. Стихли метели. Наступила оттепель. Степными просторами катила весна. Как ни спешили горняки шахты № 1, а послать уголь во время холодов в Москву не успели.
Миновал март. Начался апрель. Потеплело.
"Успеть бы хотя бы к дню рождения Ленина".
"Нужно поспешить".
"Наверстать упущенное".
"Поспешим", — говорили на собраниях, нарядах, везде, где собирались шахтёры.
Забойщики, коногоны, крепильщики согласились работать сверх нормы, чтобы ускорить добычу. Забоев было маловато. Не хватало зубков для обушков. Туго шёл уголь на-гора. Но уже загрузили им четыре вагона. Потом — пятый. Собрались с силой, поднатужились и добавили ещё два. Правда, один из них неполный. Но оттягивать отправку эшелона дальше было невозможно…
…Весеннюю вечернюю тишину разорвал высокий гудок над шахтою. Ему ответил прерывистый, бодрый гудок паровоза — это было оповещение: эшелон отбывает.
К шахте, к колее железной дороги сошлись взрослые и дети. Не было ни речей, ни высоких слов, ни напутствий. Украшенные красными флагами вагоны, под пение гудков, двинулись с места, покатились скорее, скорее. Было их только семь.
И слышалось среди шахтёров недовольное, сожалеющее: