Радовало, что именно в это время, как хорошая примета, произошли изменения и в природе — ослабели морозы, наступила оттепель, зима начала сдавать. Иногда с вечера сеял снежок, покрывались льдом лужи, но днём солнце купалось в синевато-голубой выси, поднималось всё выше и выше. Снег оседал, звенели длинные извилистые ручейки. На полях появлялись чёрные маслянистые проталины — весна победно шла своей дорогой.
За полторы-две недели Гарматюк обещал вернуться. По проходили дни. Уже скоро и месяц на исходе, а посланца всё нет и нет.
Тая тревогу, люди выходили на дорогу, которая тянулась в село с северной стороны, подолгу стояли; встречаясь друг с другом, спрашивали, нет ли какой-нибудь весточки о Гарматюке; когда собирались где-нибудь вместе, то в первую очередь заходил разговор опять всё о том же: скоро ли явится их посланец?
И слышалось утешительное:
— Дорога ж туда далёкая-длительная.
— Два года мучился в Карпатах в окопах, а выжил — воротился.
— А потом был в отряде Щорса.
— Гарматюк — человек с характером.
— Да, это правда. Для своего бедняцкого класса готов сделать всё, что только можно.
И люди будто видели перед собою Омельяна: молодой, бравый, в шинели, с открытым загорелым лицом, с серыми проницательными глазами. Всем запомнилось, как его провожали.
Вышли за село. Омельян пожал товарищам руки, сорвал с головы шапку-ушанку, взмахнул ею и, поклонившись, улыбнулся. Друзья в последний раз пожелали ему счастливой дороги. И чтобы эту искреннюю, тёплую улыбку вместе с их приветом донёс до Ленина.
А донесёт ли?..
Честные люди верили. А в то же время кто-то коварный, хищный распространял смутное, ядовитое:
"Погиб Гарматюк…"
"Видели, лежит на опушке леса порубленный…"
"Не ждите, не вернётся…"
Друзья опечалились. Изнывали сердцем. А были и такие, даже из их круга, казалось близкие, которые говорили:
— Мы же советовали: не лезь на рожон…
— Говорили — не вырывайся, остерегись…
— Что у тебя, семь шкур и не одна душа?..
— Не послушал…
А вражье ползло и ползло:
"Туда ему, проклятому, и дорога. И род его нужно уничтожить".
И угрозу эту начали осуществлять. Однажды ночью в село ворвалась банда головорезов, поднялась стрельба, крики. Запылала хата Гарматюка. Жену его с маленьким ребёнком друзья едва спасли…
Плыла весенняя ночь. Чёрной мглою ещё полнился простор. Только на востоке едва-едва начало сереть — зарождался рассвет. Тихо. Сонно. Но село уже проснулось, зашумело. Из уст в уста передавалось радостное?
— Прибыл!
— Омельян явился!
Люди выходили на улицу, встречали Гарматюка, здоровались, спешили спросить:
— Был там?
— Видел Ленина?
— Советовался?
— Так как же?..
— Видел. Обо всём расскажу, — отвечал охотно Гарматюк и продолжал идти дальше. Каждый шаг приближал к дому. Вон там, в переулке, под высокими грушами, — его хата. А рубайчане подходили и подходили. Запрудили уже дорогу. И все свои родные, одной судьбы — бедняки..
Люди стояли столпившись и с восхищением смотрели на своего посланца. Радовались, что видят его живого, здорового. Казалось, что он даже мало изменился, разве что немного похудел. Ясное дело, дорога нелёгкая, а одежда на нём та же — шинель, только местами порыжела, полы истрепались, а сумка за плечами болтается, как видно, совсем пустая.
Чтобы видеть всех, кто собрался, Омельян взошёл на пригорок. И вдруг бросил взгляд на свою усадьбу. Пепелище! От хаты осталась только почерневшая боковая стена и оголённая, нацеленная в небо труба.
На улице стало совсем тихо. Люди словно окаменели.
— Жена и сын живые?
— Живые, — ответили из толпы.
И снова молчание.
— О том, что произошло здесь, в селе, и что испытал я в дороге, разговор будет, наверное, другим разом, — начал спокойно Омельян. — А сейчас, друзья, спешу вам сообщить главное: я видел Ленина, — затем подчеркнул твёрдо, — и разговаривал с ним…
Лился неторопливый, но напряжённо взволнованный рассказ Омельяна. Люди жадно ловили каждое его слово. Им было радостно. Они с гордостью слушали, как Ильич гостеприимно встретил и принимал их посланца, как вёл с ним задушевный разговор. Попятными и близкими сердцу были слова вождя: "Беднота должна брать на селе власть в свои руки и во всём быть опорой советской власти. Это основное".
— А какой он, Ленин? — спросил каменщик Денис Махотка.
Гарматюк задумался.
— Он необычный, — но, сообразив, что это неточное определение, Омельян добавил, выговаривая медленно: — Искренний и приветливый. Очень, очень душевный. — И, не найдя более весомого определения, сказал решительно, проникновенно: — Он — Ленин!