Одним из таких мест был Вдовий мост. В XVIII веке одна богатая вдова решила помочь людям, пожертвовав деньги на строительство моста через реку Фуши, приток Сяо. Мы приехали сюда в сумерках одним ранним зимним днем, мост был тихим и спокойным, с зарослями камфорных деревьев и ив по берегам.
Тан испытывал такое же умиротворенное чувство, когда приехал сюда в 1986 году. Но потом ему показали следы на балюстраде, где сабли вгрызались в камень, отрубив жертвам головы. Как он рассказывает в своей книге: "Если потереть следы от ножей, то все вокруг превратится в сплошное пятно; это не должно было быть местом, где погибли люди. Я не мог сдержать слез, которые текли по моему лицу".
Его слезы пролились и по одной из самых известных казненных здесь жертв - Хэ Пинчжи, местному учителю, семья которого до прихода к власти коммунистов владела небольшим участком земли. Земельные владения семьи были абсурдно малы - не более половины акра, без наемной рабочей силы и без сдачи земли в аренду, но Мао обязал каждый уезд иметь "помещиков". Поэтому такие люди, как семья учителя, были объявлены членами эксплуататорского класса землевладельцев.
Но это была не единственная причина, по которой Тан плакал у моста. Учитель провел два десятилетия, пытаясь следовать за линией фронта, сочиняя угодливые паясничанья в адрес коммунистической партии и идя на смерть с криками о своей преданности председателю Мао.
"Китайские литераторы, - пишет Тан, - всегда стремились к самосовершенствованию и к тому, чтобы вести свою страну к миру и процветанию, но в конечном итоге они никогда не были чем-то большим, чем подданные, простолюдины и рабы".
Теперь, спустя тридцать лет после его первого визита, мы стояли на мосту и разговаривали с одним из потомков учителя Хэ, Чжоу Шэньляном. Он родился через три года после убийств и испытывал смешанные чувства при обсуждении тех событий. Его семья связана с Чжоу Дуньи, неоконфуцианским философом XI века, который достиг просветления во время рыбалки в одной из местных рек.
Чжоу встретил нас на мосту, потому что Тан хотел рассказать о некоторых фактах, связанных с убийствами в тот день. Он спрашивает о пенсии своей бабушки. Поскольку его дед так и не был признан несправедливо убитым, бабушка так и не получила достойной пенсии. Как будто ее муж покончил жизнь самоубийством. Это типично для большинства жертв, которые часто получали небольшие выплаты и никакого признания того, что произошло. Между тем лишь немногие виновные были наказаны, а их дети управляли округом до начала 2000-х годов, когда они ушли на пенсию.
Чжоу - пузатый сорокалетний человек, управляющий компьютерным магазином в уездном центре. Правительство назначило его членом комиссии по празднованию 1000-летия со дня рождения Чжоу Дуньи. Он вежливо ответил на все вопросы Тана, но выглядел неоднозначно. Я спросил его, не чувствует ли он себя неловко, рассказывая о страданиях своей семьи.
"Дело не только в том, что это неприятный вопрос, но и в том, что партия так и не пришла к четкому решению по этому вопросу", - говорит он. "Это все еще очень чувствительно".
Я понимал дилемму господина Чжоу. Конечно, он хотел прояснить события. Но он также хотел жить. У него были амбиции. У него была семья. Все было не так просто, как в обычных клише, которые иногда можно услышать, например, что жизнь должна продолжаться или что люди должны забыть прошлое. Ему пришлось смириться с тем, что у власти все та же партия. Они назначили его в комиссию. Они выдавали лицензии на ведение бизнеса. Они решали, будет ли ваш ребенок учиться в университете.
Пока мы разговаривали, Тан стоял в стороне и начинал монолог. Проведя с ним несколько дней, я привык ожидать этих вспышек, которые обычно случались, когда он был крайне взволнован. Это была своего рода терапия. Он доводил себя до исступления, рассказывая о том, как партия погубила столько людей, а также о том, что китайский образованный класс несет частичную ответственность за это, поскольку идет на поводу у системы. Когда он писал, то использовал очень взвешенные формулировки, но здесь, на мосту, он не мог сдержать себя. Интеллектуалы были трусливы. Они не встали на защиту. Они заслужили это. Учитель написал пьесу, восхваляющую партию, и все равно подвергся гонениям.
"Он написал сценарий с целованием задницы, но его все равно убили!" сказал Тан с громким смехом. "Он не верил ничему из того, что писал, но все равно целовал задницу партии! И даже тогда они убили его! Ха!"
Чжоу стоял рядом со мной и хмурился. Для него Тан был чудом и загадкой. Семья Чжоу страдала, а Тан мог объяснить все так четко и громко, прямо у вас на глазах. У него были все факты и цифры. У него были документы. Он все записал и опубликовал за границей. Он привел иностранца, чтобы тот узнал об этом. Вы должны были уважать все это.
Но Чжоу также опасался, что Тана могут арестовать. Такое стремление, такая страсть - это ненормально, думал он. Это не то, что поощряет система. Но Чжоу уважал его. Это его трогало. Поэтому он слушал, а через некоторое время положил руку на плечо Тана и, используя почетное обращение в знак искреннего уважения, сказал:
"Спасибо, учитель Тан. Приехать сюда нелегко. Мы ценим это. Наши предки ценят это. Наши будущие поколения тоже будут это ценить".
Тан замолчал, его глаза увлажнились от слез. Он повернулся к воде и непонимающе уставился на нее. Спустя тридцать лет после приезда сюда он все еще не мог понять, что произошло.
Гора Кленовый лес - это дань диктатуре развития, которая управляет Китаем. Когда Тан впервые посетил эту деревню тридцать лет назад, в ней не было дорог. Машина довезла его до соседнего городка, а оставшиеся три мили в гору ему пришлось преодолевать пешком. Местность была настолько бедной, что даже простые наручные часы были немыслимой роскошью, не говоря уже об электричестве или водопроводе.
Теперь тропинка расширена и покрыта бетонными плитами. Поднимаясь в гору на своем внедорожнике, мы проехали мимо бригады рабочих, превращающих дорогу в нормальное асфальтированное покрытие с ограждениями. Электричество, вода и 4G-связь теперь были обязательными условиями. Многие семьи отправляли своих детей в школы-интернаты в соседнем городке, но для самых бедных государство выделило однокомнатную школу. Когда мы пришли, одиннадцать детей в возрасте от 5 до 10 лет сидели под пропагандистскими плакатами Коммунистической партии и учили математику.
Позади школы стоял еще один памятник этому слишком могущественному государству: каменная стела с двустишием, которое переводится так:
Отец и дети, покойтесь с миром
Тем, кто в этом мире, - мирная жизнь
Еще несколько строк поясняли ее смысл. В них перечислялись имена умершего отца и троих детей, а также того, кто воздвиг эту стелу, - того, кто еще живет в этом мире и нуждается в покое, - его жены и матери Чжоу Цюнь.
Пока мы стояли и рассматривали надгробие, в Тане произошла перемена. В течение двух предыдущих дней мы с маниакальной скоростью носились по округе, он брал новые интервью, а для моей пользы старался показать мне все основные поля убийств и поговорить с как можно большим числом выживших. Но на этом хребте, перед этим надгробием, он вдруг замедлил шаг, так как воспоминания о прошлом захлестнули его. Он покачал головой, не в силах пересказать мне эту историю. Он извиняюще посмотрел на меня, закрыл глаза и посмотрел вниз, на могилу семьи Чжоу Цюня.
26 августа 1967 года Чжоу Цюнь и ее троих детей вытащили из постели деревенские старосты. Она уже несколько лет работала там учительницей начальных классов, но всегда жила под облаком. Ее отец был дорожным полицейским во времена правления националистического правительства в Китае, и этого было достаточно, чтобы причислить ее к отпрыскам контрреволюционеров. Это означало, что ее семью причисляли к черному элементу.
В течение восемнадцати лет государство лишало чернокожих элементов вроде Чжоу их собственности. Оно назначало им плохую работу с низкой зарплатой или скалистые участки земли для земледелия. А на китайцев обрушился шквал пропаганды, которая промыла многим мозги, заставив поверить, что черные элементы - это опасные и жестокие преступники.
Во время Культурной революции Мао еще больше усилил пропаганду, заявив, что эти враги готовят контрреволюцию. В уезде Дао стали распространяться слухи о том, что черные элементы захватили оружие. Правительство уезда решило нанести упреждающий удар и убить их. Когда деревенские чиновники возражали - а во многих частях Китая многие из них были родственниками своих жертв, - высшее руководство направляло "закаленные в боях" отряды убийц, часто бывших преступников и хулиганов, чтобы подтолкнуть местных чиновников к действиям.
Убийства распространялись из городов и поселков со скоростью пешехода. Тан описал это как старомодную моровую язву, разносчики которой распространяются из одного места в другое пешком. В то время транспорт не был развит, а телекоммуникации практически отсутствовали. Распространение чумы зависело от того, что чиновники пешком добирались до места и передавали сообщение. Когда чиновник прибывал с приказом, начинались убийства. После первых смертей местные жители освободились от моральных ограничений и обычно действовали спонтанно, даже в отношении членов семьи.