Алена переглянулась с Яшкой. Он кивнул ей головой, как бы говоря: «Смелее, не бойся», — и она ответила:
— Я не шляюсь, батя! Гуляем вместе на улице, как и все. С чего вы взяли про это говорить?
— Ну, подумайте, люди добрые! Умом тронулся, кобель старый, — выругалась Дарья Ивановна, злобно посматривая на мужа. — Да чего ты привязался к девке?
— Замолчь! — крикнул Нефед Мироныч и встал так проворно, точно его подкололи шилом.
Глаза Алены заблестели, и она уронила тарелку. Яшка не мог больше молчать… Низким голосом он сказал:
— Чего вы к ней пристали! Мало выпили, что ли?
Нефеду Миронычу, казалось, только этого и надо было.
После вчерашнего все в нем кипело против Яшки. Резко повернув к нему красное, потное лицо, он готов был одним взглядом свалить Яшку на пол.
— Ты, защи-итник?!
— Господи! Да чево с тобой сделалось, Мироныч? Собаке печенки отбил, в хату бирюком вошел, а теперь на детей рычит. Да что это за наказание господнее!.. — заплакала Дарья Ивановна и, сев на лавку, фартуком закрыла лицо.
Яшка встал, поддернув брюки, и некоторое время молчал.
— Мало выпил батя наш, я смотрю.
— А-а, батька корить? — Нефед Мироныч хорем изогнулся и хотел ударить Яшку, но тот успел схватить его за руку.
— Бросьте, батя! До греха дойдем.
— Щенок белогубый! Вор! Батьке грозить? Отцу? — крикнул Нефед Мироныч и левой рукой ударил Яшку в лицо.
— Да тикай же, доченька, род-одимая![4] Погибли мы теперь… — в голос запричитала Дарья Ивановна.
Яшка выпустил руку отца, немного отступил назад. Нефед Мироныч торжествующе захохотал:
— Не держит? Паров нету, супротив отца? Ха-ха-ха!
— Эх, батя, не обидься! — сказал Яшка и со всего размаху ударил его в лицо.
Нефед Мироныч закрыл руками лицо качнулся и молча повалился на пол. Из-под ладони его, по бороде, на белую рубашку потекла кровь.
— Яшка! — испуганно вскрикнула Дарья Ивановна.
— А-а, надоело! — досадливо ответил Яшка и, сорвав картуз с вешалки, вышел.
Алена взяла Яшкину и свою праздничную одежду и тоже ушла.
И вновь тихо стало в доме. Грелся на солнце старый черный кот, жмурил глаза, лениво умываясь.
Над чашкой с медом попрежнему звенела пчела.
Глава шестая
1
Несколько дней Яшка провел в лавке. Там и ночевал. Нефед Мироныч ни к нему не шел, ни к себе не звал и все время проводил в поле. Вначале он хотел было просить атамана собрать сход стариков, чтобы по приговору схода при всем народе выпороть Яшку. Но это значило бы опозориться на всю округу: его, Загорулькина, ударил сын! И он отказался от этого намерения и все думал: как удержать Яшку в повиновении? Но не было уже в запасе у него таких средств, и он пал духом. Спасов день окончательно отделил от него сына.
Много дум передумал и Яшка. Целыми днями он просиживал в лавке, что-то считал, записывал в книжку, потом вырывал из нее листки и все ходил взад-вперед с хмурым, задумчивым видом. Теперь ему было ясно: из хутора надо уходить. Но куда? Дальше хутора он ходу не знал. Ехать к знакомым купцам, кланяться им — гордость не позволяла. Ему ли, Загорулькину, проситься в приказчики! Это было унизительно, и не этого хотел Яшка.
И мысли его опять вернулись к Оксане. Он не знал еще и не мог ясно себе представить, в чем и как Оксана может ему помочь. Но он чувствовал, что именно от нее зависит его судьба. Оксана жила среди богатых и влиятельных людей в Новочеркасске, она красива, воспитанна и не из гордых. «Ну, она поможет, упрошу, — рассуждал Яшка. — А к какому делу руки приложить? С чем начинать жить? Где взять денег?» На эти вопросы не находил он ответа.
Как-то перед вечером он пришел к Дороховым и пригласил Оксану пройтись на речку. Проходя мимо панского сада, они увидели деда Муху, и тот позвал их отведать груш.
— А то все одно я их не укараулю от вашего брата, — сказал он Яшке. — Картуз ты получил?
Яшка усмехнулся:
— Получил, спасибо.
В глубине сада, в тени вековых дубов и лип, находился старый полувысохший пруд. Он был окружен кустами бузины и калины, густо порос тиной, водорослями, кувшинками, поверхность его покрыла болотная зелень, и по ней стремительно плавали, оставляя дорожки, водяные пауки. Кругом не было ни души, не слышно было ни одной птицы, и даже лягушки, не шевелясь, как окаменелые, сидели на берегу и, бессмысленно вытаращив глаза, молчали. И было в этом их молчании, в этой водяной плесени, в густой тени перевитых диким хмелем кустов и деревьев что-то тоскливое, неживое.