— Поднимайтесь, падре. Для начала вы расскажете, как у вас все началось с моей матерью. Я хочу знать каждую чертову деталь, вы, никчемный порочный человек. Все, в мельчайших подробностях.
Отец Салливан понимал, что не очень хорошо распорядился своей судьбой. Он не попадет в ту прекрасную обитель, свободную от вечной боли. Он закончит свое существование на тлеющих углях ада — в том самом месте, от которого предостерегал других. Он восхвалял тех, кто вел праведную, лишенную пороков жизнь, но сам всю свою жизнь был грешником.
Отец Салливан стоял и смотрел на двери в надежде, что кто-нибудь войдет, чтобы поставить свечу и помолиться, однако Риз заметил, как его полные слез глаза мечутся между ним и дверью церкви. Лицо Риза осветилось довольной улыбкой, словно у кота, поймавшего канарейку. И котом здесь был он сам, а отец Салливан — канарейкой. При всем его желании, ему не удастся перехитрить Риза. Он чуял это за версту, потому что последние десять лет сам выживал только за счет собственного безумия и изворотливости.
— Запри дверь. Я знаю, что связка ключей при тебе. Шевелись, — голос Риза звучал спокойно, но властно.
Отец Салливан бросил на него умоляющий взгляд. Риз кивком головы указал ему на большую двойную дверь. Отцу Салливану стоило огромного труда подняться, но Риз не стал помогать ему. Только не после того, через что заставил его пройти святой отец. Отец Салливан достал из кармана звенящую связку ключей и, протянув их Ризу, пошел следом за ним. Он запер дверь — для надежности еще и на цепь. Риз чувствовал себя непринужденно, понимая, что теперь они точно одни.
— К алтарю, — приказал он, засовывая ключи в карман и крепче сжимая нож. С желанием убить отца Салливана бороться становилось все труднее, но обещание есть обещание.
Они шли по недавно вычищенному ковру — тусклому и безжизненному — пока не достигли алтаря. Отец Салливан взглядом спросил, куда дальше, и Риз с удовольствием указал ему на стулья.
— Садись туда.
Отец Салливан направился к своему стулу, стремясь поскорее сесть, измученный артритными болями в коленях. Жалко, конечно, но настоящая боль его только начиналась.
— Не на этот, — с издевкой сказал Риз, не позволяя ему сесть на свой трон и совершенно сбивая с толку. Но отец Салливан даже не пытался возражать и просто пошел к стоящему рядом стулу поменьше. Он сел туда, куда было приказано. Риз, по-прежнему с ножом в руке, сел рядом.
— Начнем оттуда, где зародилась наша история, — прошептал он, любуясь блестящим клинком.
Джулианна Моремар была яркой семнадцатилетней девушкой, выросшей в скромном доме в Ховервилле, штат Кентукки. Ее мать работала швеей в местном магазинчике на городской площади, а отец трудился на угольной шахте. Они были набожны, никогда не пропускали воскресных месс и чтили церковные праздники. Джулианна была правильно воспитана, но в последний год ее словно что-то одолевало. Возможно, это просто возрастное. Но она молилась. Каждую ночь перед сном она молила Бога уберечь ее от греха. Но он не слышал ее.
Когда это не помогло, она решила поговорить со священником — отцом Лэнгстоном Салливаном. Джулианна не знала точно, что это такое, но при виде него то место между ее ног, которое кровоточило каждый месяц или около того, начинало гореть и пульсировать, когда она, стоя в церкви каждое воскресенье, слушала его глубокий голос, разъясняющий Святое Писание. Она представляла себя Евой, а его Адамом, и ничего не могла с этим поделать. Ее сердце начинало гулко биться в груди, когда она представляла себе его неприкрытую страсть. Она была грешницей. Он — святым. Ей нужно было избавиться от этих мыслей, постоянно вторгавшихся в ее сознание. Мыслей, которых она не понимала.
О сексе она узнала в своей закрытой школе несколько лет тому назад. Единственное, что она усвоила — это акт, который совершается мужем и женой, если нужно зачать ребенка. Но ничего не говорилось о тех чувствах, которые она испытывала. Джулианна пришла к выводу, что она не такая, как все. А быть другой не всегда хорошо.
Она не была ни Евой, ни Адамом. Она была запретным яблоком, которое люди никогда не смогут понять. Вкусный фрукт, полный обещаний и умоляющий, чтобы его попробовали.
В буквальном смысле.
Джулианна часто разглядывала отца Салливана. Его прекрасной формы полные розовые губы. Его кадык, идеально двигающийся вверх-вниз, когда у него пересыхало во рту, и он сглатывал, произнося проповеди. Ей было интересно, каким окажется его тело без этого строгого черного облачения. Вглядываясь в его чисто выбритое лицо, Джулианна была уверена, что ей суждено гореть в Аду. Она была рождена, чтобы дать начало чему-то ужасному. Сдерживать эти чувства становилось все труднее, и ей необходимо было поскорее избавиться от них, пока они совсем не вышли из-под контроля. Чем дольше она смотрела на священника, тем сильнее становилась пульсация между ног, пока не превратилась во влажность, похожую на месячные. Но, зайдя в ванную проверить, Джулианна обнаружила, что ее белые хлопковые трусики были пропитаны вовсе не кровью, а какой-то прозрачной жидкостью.
Ей нужно исповедаться. Освободиться. Поэтому она обратилась к отцу Салливану сразу после службы в среду и попросила исповедовать ее лично. Родители очень гордились тем, что она уделяла время очищению от грехов.
Джулианна решила так: она расскажет ему о тех своих чувствах, в которых пыталась разобраться и от которых пока не могла избавиться, и попросит прощения, потому что в глубине души понимала, что чувства эти неправильные. Но, находясь рядом с ним во время мессы, она слушала его придыхание и поняла, что не может сосредоточиться. Для ее стойкости это слишком сильное испытание. Служба закончилась, отец Салливан отпустил прихожан, и Джулианна, пройдя с крестом в руках вслед за ним по застеленному красным ковром проходу, наконец, добралась до своей комнаты, чтобы снять облачение алтарницы. Еще недавно шумная церковь опустела, и даже второй помощник отца Салливана — мальчик-алтарник, который вот уже несколько месяцев не сводил с нее глаз, — тоже ушел.
— Джулианна, ты готова к исповеди? — раздался за дверью голос отца Салливана.
— Да, святой отец. Я сейчас подойду, — ответила Джулианна, расправляя плиссированную юбку и застегивая верхнюю пуговицу белой блузки. Хотя внутренний голос подсказывал ей расстегнуть ее и оставить небольшое декольте, давая понять отцу Салливану: ей есть, что ему предложить. Она услышала звук его шагов, отражающихся от деревянного пола. Он шел в сторону исповедальни. Джулианна с трудом сглотнула, сердце неистово затрепетало, словно бабочка, жаждущая нектара, до которого оставалось рукой подать. И ей ничего больше не надо, кроме горькой сладости этого заблуждения.
Быстрыми и легкими шагами она ступала по деревянному полу опустевшей церкви. Такая невинная. Такая грациозная. Уже почти испорченная…
Джулианна вошла в кабинку для исповеди и села на скамейку, понимая, что стоять голыми коленями на полу будет больно и некомфортно, и тогда она вряд ли сможет рассказать отцу Салливану о том, что на самом деле чувствует.
— Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила. С момента моей последней исповеди прошло две недели… — ее голос затих, слова застряли в горле. Она уже подумывала уйти, сомневаясь в том, что у нее хватит мужества рассказать обо всех развратных мыслях и порочных фантазиях, возникающих в ее голове. Ее разум должен был оставаться чистым и невинным. Она не понимала, откуда все это берется.
— Расскажи мне о своих грехах, и я выберу для тебя епитимью.