Риз повалил ее и, заведя ей руки за голову, прижал их к полу.
— Итак, сам Господь даст вам знамение: се непорочная Дева во чреве примет и родит сына, и нарекут его Еммануил, — Риз улыбался.
Взглянув в его глаза, Рен потеряла способность здраво мыслить. Он по-своему ухаживал за ней, но она не должна ему позволять. Он убийца. Это не заслуживает прощения. Она замотала головой из стороны в сторону и закричала, охваченная ужасом.
— Нет! — выкрикнула Рен, изо всех сил стараясь вырваться из его смертельной хватки.
Риз сжал одной рукой оба ее запястья и потянулся к окровавленному ножу. Он смотрел на металлическое лезвие, восхищаясь его способностью избавлять от проблем таким ужасным и волнующим способом. Именно в этот момент он понял, что такая вещь — простая и одновременно вселяющая ужас — единственная заслуживает его доверия. Как бы сильно он ни хотел удержать ее, Риз знал, что она не поймет. И другие не поймут. Его и так уже считают изгоем с дурными намерениями. Он никому не был нужен, кроме демонов, пробравшихся в его сознание и сделавших его безумным. В этот момент он выпустил их на волю. Риз знал: что бы ни произошло, у него не было никаких шансов. У них не было бы жизни. Он должен даровать ей что-то одно.
Жизнь или смерть.
Он взял нож и прижал его к пульсирующей венке на ее шее — к той самой, которой он недавно восхищался за бьющуюся в ней жизнь. Риз размышлял над тем, что будет делать. Он подумал, что может перерезать ее связь с миром, изгнавшим его. Рен может этого не понимать, но он сделает ей одолжение. Он даст ей больше шансов, чем она имела бы, будучи живой.
Шмыгнув носом, она прикусила нижнюю губу. Ее губы. Их он только что целовал. Эти губы он любил. Эти губы любили его. Но она его не любила. Она сопротивлялась. Она, как и все остальные, верила в то, чему их учили. В то, что он плохой.
Или все-таки жизнь. Она была беременна жизнью. Его жизнью. Его. Гребаной. Жизнью. Его Еммануилом. Если на свете есть Бог, то Он дал ему шанс. И этот шанс рос внутри невинной девочки с темными волосами и в лаковых туфельках, в которую Риз влюбился много лет назад.
Отшвырнув нож в сторону, он решил ее судьбу.
Он бросит ее в этот мир и посмотрит, как сильно она сможет сопротивляться, испытывая его волю. Безумие скоро выйдет наружу и, окутав своей пеленой, поглотит его целиком. Но Риз знал, что перед тем, как исчезнуть, он должен посетить еще одно место, чтобы узнать, возможно ли смыть его грехи.
Риз прижался головой к ее мертвенно бледному от страха лбу. Дышать было тяжело. Риз устал, но не собирался сдаваться. Именно для этого он и родился.
— О, моя дорогая, — вздохнул он и замолчал, чтобы перевести дух. — Беги. Тебе нужно бежать.
Он отпустил ее и винил в этом собственную тьму и безумие, которое переросло во что-то зловещее. Он позволил уйти своей единственной надежде, потому что не хотел погубить ее. Она была такой хрупкой, как хрусталь, и Риз не хотел быть ответственным за то, что она разобьется.
Пока не хотел.
Глава 17
Очень тяжело жить, когда все, что тебя окружает — это смерть.
Риз рассматривал обнаженное тело Рен — ее кисти и ступни начали синеть. Она достаточно долго была обездвижена, и Риз понимал, что рано или поздно должен будет развязать ее, хоть ему очень этого не хотелось. Промежность Рен по-прежнему была заклеена скотчем, и Риз уже знал, как накажет ее, едва она очнется. Он серьезно покарает ее, и тогда они оба смогут очиститься от грехов — так же, как это было у него с другими. И пусть Риз ненавидел Бога, которого, он уверен, не существует, но в глубине его души по-прежнему жил и всегда будет жить маленький мальчик-католик, которым его пытались воспитать. Это отпечатано у него в мозгу.
Краска на лице Риза начала расплываться от пота. Волосы слиплись, а давно не стиранная одежда стояла колом. Он разделся, оставшись совершенно голым перед своей любимой, и, склонив голову набок, любовался ее плачевным состоянием. Черные волосы Рен разметались по подушке, а лицо являло собой жестокое свидетельство издевательств его рук. Ризу пришлось сделать это с ней, чтобы она поняла. И, хоть ему это было ненавистно, но, в итоге, оно того стоило. Он был уверен, что заставит Рен понять: на все есть свои причины. Они должны быть вместе.
Ее когда-то розовые губы были покрыты запекшейся кровью, и снова при мысли о вишнево-красной жидкости его член затвердел. На шее Рен красовался отпечаток его руки — клеймо, говорящее о том, что она принадлежит только ему и никому больше. Посиневшие окровавленные запястья, перемотанные серебристым скотчем, напомнили ему обо всех тех женщинах, в которых он пытался найти утешение, когда прижимался к их мертвым телам в ложной попытке почувствовать единственную, что могла бы понять его.
Ее.
Рен.
Ее привязанные к кровати ноги были напряжены, но мышцы по-прежнему сокращались — она все еще бессознательно пыталась освободиться из его плена. Но ключ от этой тюрьмы был у него, и никто никогда его не сможет получить. При виде заклеенной кусками скотча промежности, рот Риза наполнился слюной. Но не из-за того вкуса, которым он вскоре насладится снова. Скорее, в предвкушении наказания и той боли, которая за ним последует. Риз считал это шагом к ее собственному личному спасению. К расплате, которая очень скоро настигнет ее. Десять лет назад она не была готова, но теперь он не оставил ей другого выбора. Ее лодыжки, как и запястья, были покрыты кровью и тоже посинели.
Услышав стон Рен, Риз повернул голову. Сейчас он чувствовал себя ребенком в рождественское утро, хотя никак не мог припомнить ни одного счастливого Рождества. Все его воспоминания — это валяющаяся в кресле пьяная мать и Рен, открывающая все свои подарки. Ему обычно предназначался тот, что лежал в углу — машинка стоимостью в доллар и размером со спичечный коробок. Риз покачал головой, вспоминая, как Рен вытаскивала из рождественского чулка конфеты и игрушки. Ему же предназначались лишь твердые куски угля. С перепачканными черными руками он сидел и наблюдал за тем, как радуется Рен.
Риз должен забыть о тех временах. Все уже в прошлом. И должно там оставаться.
Рен распахнула глаза. Она выглядела такой же невинной, как и в тот день, когда он в первый раз взял ее. Ее легкие стоны и мольбы с просьбой остановиться звучали тогда в его ушах восхитительной музыкой.
Рен очнулась, и ее взгляд остановился на нем. Увидев, что он абсолютно голый и твердый для нее, она окончательно пришла в себя. Скоро они смогут насладиться тем, что делали раньше. Но теперь Риз уже не мальчик. Он стал мужчиной.
Перед глазами Рен все плыло, но она точно знала, что не спит. Это все было реально. Слишком реально. У нее болело все: от макушки до кончиков пальцев на ногах, которых она почти не чувствовала. Пошевелить руками она даже больше не пыталась. Во рту совершенно пересохло, и, как бы странно это ни звучало, но все, о чем она могла думать, — это вода. Ей необходима вода, чтобы охладить и смочить пересохшие губы и горло.
— Воды, — прохрипела она, все еще глядя на его обнаженное тело. Оно хранило истории из его жизни. Рен было любопытно, что означали его татуировки и когда он их сделал. Когда он повернулся спиной, направляясь в кухню, чтобы принести ей воды, Рен заметила замысловатое дерево, тянущееся вдоль его правой руки. Оно было разноцветным, мощным и ярким. Интересно, зачем Риз сделал это тату, и что оно означало для него. Она никогда не думала, что такой мрачный и угрюмый человек, как он, может набить на своем теле что-то настолько… вселяющее надежду.