Подтверждаю кивком и сглатываю. Он знает, что это правда, но ему нужно убедиться в моем согласии.
— Это мой первый раз, и я хочу, чтобы это был ты.
— Это будет больно. По крайней мере, вначале, — его голос сочится нежностью.
Кладу руку ему на щеку.
— Марков, ты... боишься?
Поражаюсь тому, что самый сильный, самый бесстрашный мужчина, которого когда-либо встречала, кажется, напуган тем, что мы собираемся сделать.
Он кивает, облизывая губы, и сглатывает. Сжимает мои запястья сильнее.
— Только потому, что я никогда в жизни так сильно не хотел чего-то, — хрипло говорит он.
Заглядываю ему прямо в глаза.
— Возьми то, что принадлежит тебе. Я бы помогла, но ты держишь мои запястья.
Его суровое лицо расплывается в улыбке, настоящей улыбке. Через секунду он одной рукой стягивает боксеры, освобождая свой напряженный член. Судорожно сглатываю, от нехватки воздуха в легких. Я так хочу почувствовать его в себе.
— Пожалуйста, — шепчу я. Хочу, чтобы он знал, как сильно его жажду.
Теплая головка члена касается моего влажного входа. Задерживаю дыхание, а он смотрит мне в глаза. Медленно, уверенно, не отводя взгляда, Марков входит в меня.
Ощущаю, как он заполняет меня, растягивая, но он настолько нежен, что боль почти не ощущается. Он весь дрожит, сдерживая себя.
Его глаза закатываются, и он громко ругается.
— Блядь, ты такая узкая. Боже, Вера, твоя горячая киска — это настоящее произведение искусства.
Обвиваю ногами его талию, а сердце бешено колотится в груди. Мое желание быть с ним пульсирует в венах. Наконец, он начинает двигаться.
Каждый толчок приносит смесь удовольствия и боли, когда он выходит почти полностью, чтобы потом погрузиться до основания. Его толчки начинают усиливаться. С каждым движением удовольствие становится все больше, и я перестаю думать, полностью поглощенная этим чувством.
Снова и снова он толкается, все быстрее и увереннее. Боль исчезает, оставляя лишь блаженство.
Его хватка на моих запястьях усиливается, когда он снова входит, на этот раз сильнее, чем раньше. Вскрикиваю.
— Я сделал тебе больно? — спрашивает он, озабоченно нахмурив лоб.
— Нет, Господи, нет. Не останавливайся, — умоляю я. — Пожалуйста... пожалуйста, папочка, возьми меня.
— Ты идеальна, — шепчет он мне на ухо. — Идеальна, Вера. Спасибо. Я никогда не забуду, что ты мне подарила.
Толчок за толчком он выстраивает идеальный ритм, поднимая меня все выше и выше. Я хотела слиться с ним в единое целое. И это происходит прямо сейчас, единственным возможным способом.
Он ругается, а затем чувствую, как он кончает внутри меня, оргазм накрывает меня следом, но в этот раз он другой, более сладкий, более полный, более совершенный.
Мы оба парим на волнах экстаза, пока Марков не падает рядом и что-то бормочет по-русски.
Глажу рукой его мускулистую спину, покрытую потом, и понимаю... впервые в жизни я чувствую себя женщиной.
— Марков, — задумчиво и тихо произношу я.
— Ммм? — отвечает он, уткнувшись головой в мою грудь. В этот момент он почти выглядит мальчишкой.
— Что только что произошло?
— Ты сделала мне величайший подарок, который женщина может подарить.
— Девственность?
— Твое доверие. Твою откровенность. Твою уязвимость. И да, детка. Твою девственность.
Он нежно целует меня в щеку.
Хихикаю, вспоминая, что только что сделала.
— Ты заставил называть тебя Папочкой.
Шлепаю его по плечу.
— Да, — отвечает он с удовлетворенным смешком. — И тебе это понравилось. Я знал, что так будет.
Конечно, понравилось. Это было одновременно запретно и чертовски возбуждающе.
— Никогда не называла своего отца Папочкой. Почти никак его не называла. Почему же это не показалось неправильным?
Он ухмыляется.
— Потому что ты чертова маленькая извращенка, милая. И тебе нравится то, что я тебе даю — защиту. Заботу. Поддержку
Ммм. Да. Определенно нравится.
— Мой разум привык искать причины всего, что происходит, но иногда мне нужно остановиться.
Марков улыбается в ответ.
— Да, нужно. Иногда нам не обязательно знать причины того, что мы делаем. Почему нам что-то нравится. Почему любим то, что любим. Почему мы любим тех, кого любим.
Любовь.
Он сказал это. Черт возьми, он действительно сказал это. Но, видимо, пока мы рассуждаем гипотетически. И все же...
Мы лежим в кровати. За окном чернильная темнота, и окно приоткрыто ровно настолько, чтобы можно было услышать характерное стрекотание ночных сверчков. Меня поражает, что там, где люди не понимают друг друга из-за языкового барьера, ночные звуки сверчков звучат как универсальный язык.
— Это удивительно, — шепчу я. Чувствую себя совершенно обнаженной, но в лучшем смысле этого слова. Уязвимой. И это заставляет меня задуматься.
— О чем именно?
— Я не понимаю ни слова по-русски, а есть люди, которые не понимают английский. Но язык сверчков понятен всем. Они говорят на одном языке. А что, если бы люди не имели таких ограничений?
— Мы бы поубивали друг друга, — шутит он. — Иногда языковой барьер — это единственное, что удерживает людей от ссор.
— Верно, — соглашаюсь с ухмылкой. — Когда я была маленькой, мы с сестрой придумали свой язык, чтобы разговаривать друг с другом. Это было весело.
— Мило. Мы с братьями делали что-то подобное. У нас были свои жесты, и мы думали, что выглядим очень круто.
Он зарывается лицом в мои волосы и вдыхает.
— Тебе нравится?
— Да. Ты пахнешь чертовски приятно. Будто я нахожусь посреди поля весной, окруженный фиалками.
— Значит, дорогая парфюмерия того стоила.
Он снова глубоко вдыхает.
— Несомненно. Когда мы с братьями использовали наши жесты, отец думал, что мы издеваемся над ним, и быстро положил этому конец.
— Черт возьми. Вот же строгие русские отцы. Сколько у тебя братьев?
Марков отвечает не сразу. Вопрос-то простой. Почему он колеблется?
— У меня пять братьев и одна сестра, — говорит он. — А у тебя?
— Вау. Одна старшая сестра. У тебя так много братьев.
— Ммм, — соглашается он. — Но я не хочу говорить о них в постели.
Он склоняется и покусывает мочку моего уха, отчего взвизгиваю.
— Я не так уж и устала. Мне нравятся ночные разговоры.
Вытаскиваю ноги из-под одеяла, потому что мне жарко. Он помогает мне, стаскивая одеяло, когда палец застревает.
— Я не говорил, что нужно спать. Мы можем продолжить говорить.
Мне нравится ощущать его теплое, сильное тело под собой. Сгибаю ногу в колене и закидываю ему на талию. Эта маленькая, простенькая комната кажется такой же уютной, как большая комната с потрескивающим камином и мягким светом ламп.
— Расскажи мне о себе, о своих братьях и сестре. Мне интересно послушать, — прошу я, теснее прижимаясь к нему. Большая, шумная семья и шалости с братьями и сестрами это одна из моих фантазий. — У меня с сестрой не было особых отношений. Ее отправили в какую-то русскую школу-интернат.