— Да… — сказал Макс. — Но не заваливая своей души излишними заботами, не волнуясь, не озлобляясь, не изнуряя себя сверх меры в труде, я думаю, что все же надо принять меры, чтобы наша материальная жизнь протекала наиболее легко. Против дорог я ничего не имею. Они не мешают, но помогают общению людей…
— Конечно, не мешают, но они просто не нужны… — упрямо сказал Рукин. — Живут же здесь в лесах и обезьяны, и животные, и туземцы без дорог.
— Товарищи, у нас пропадает для созидательной работы еще один день!.. — в отчаянии крикнул Рейнхардт.
— Во-первых, ваша созидательная работа совсем уж не так важна, как вы зачем-то стараетесь ее представить… — сказал Рукин. — Искание истины дороже всякой работы… А во-вторых…
— Искатели!.. — презрительно захохотал Десмонтэ. — А сахар наш тем временем весь подмок и пропал…
— Можно жить и без сахара… — спокойно возразил Рукин. — Это не важно. А во вторых, мы же нашли выход и давайте и остановимся на нем: пусть единомыслящие разбиваются на соответствующие группы и пусть каждая группа устраивает свою жизнь по-своему.
— Но дорог строить вы не будете? — бешено крикнул Десмонтэ.
— Нет, не будем… — невозмутимо возразил Рукин.
— А пользоваться ими будете?
— Будет дорога — пойдем дорогой, не будет дороги, и лесом пройдем… — сказал Рукин. — Это совершенно не важно.
— Да для тех-то, кто ее строить будет, важно, черт вас совсем возьми!.. — заорал Десмонтэ. — Слушать птичек всякому приятно.
— Так и слушайте… — отвечал Рукин. — Кто же вам мешает?…
Гаврилов с искаженным бешенством лицом все рвется из рук товарищей на трибуну.
— Но это прямо какое-то издевательство, товарищи!.. — крикнул Рейнхардт. — Это какой-то новый вид саботажа… Мы опять увязли в сетях слов, товарищи, — давайте же переходить к делу! Несколько товарищей образовали инициативную группу, которая внесет сегодня на всех собраниях следующее предложение: во-первых, простым большинством голосов избрать сегодня же исполнительный комитет, который и будет пользоваться всей полнотой власти на острове, чтобы пустить, наконец, работу, а во-вторых, для того, чтобы бороться с нежелательным элементом, примазавшимся к нашему великому делу, чтобы ввести в рамки элементы анархические, образовать чрезвычайную комиссию по борьбе со всеми этими разлагающими явлениями…
— Прекрасно… Значит, опять за жандармов?… — раздались иронические голоса. — А там в тюрьмы, и казни?…
— Так что же! — пожал плечами Рейнхардт.
— Пусть и казни. Без крови на земле ничего не делается…
— Так зачем же мы тогда уехали из Европы? — сказал Рукин. — Это все и там было…
— В Европе казнили, защищая несправедливое устройство общества, — отвечал Рейнхардт, — а мы будем казнить, защищая устройство справедливое.
— Какая же это справедливость! — невозмутимо возразил Рукин. — Я не хочу строить для вас оперетки, а вы меня будете за это казнить.
— Довольно крови!.. — крикнула Надьо и с отчаянием добавила: — И вот мы все разговариваем и разговариваем, а дети брошены без призора и растут, как звереныши…
— Казни плохое начало… — сказал Макс. — И кто будет палачом?
— Можно бросить жребий… — сказал Рейнхардт.
— Никакой жребий не заставит меня сделать то, чего я не хочу… — сказал Макс.
— Разумеется!.. — воскликнула Ева.
— Охотники найдутся, только заплати… — грубо крикнул кто-то.
— И до чего надоела эта болтовня!.. — громко зевнул Гаврилов.
— Кто это сказал об охотниках казнить за плату, товарищи?… — строго сказал Рейнхардт.
— Кто это? — переглядывались все недоверчиво. — Какая гадость! Что же сказавший прячется?… Позор…
— Я должен напомнить вам о той ошибке, товарищи, которая так повредила нам в Европе… — сказал Арман. — Не будем снова повторять ее, не будем впадать в ту страшную канцелярщину, которую завели мы там, когда власть была в наших руках. В каждой улице у нас было по 30 комиссий, а при них 459 подкомиссий, и в конце концов счастливый гражданин социалистической республики без Бедекера не знал, куда ему и ступить…
— Разрешите и мне, товарищи, сделать одно заявление по просьбе русских крестьян-коммунистов… — сказала Маслова. — Если мы окончательно решим разделиться, то и эти коммуны единомышленников придется разбить на национальные группы: огромное большинство из нас ораторов на собраниях не понимает, так что все эти дебаты, в сущности, ведутся небольшим кружком образованных людей, а для остальных являются самой непроизводительной тратой времени. С годами, когда нами будут налажены школы единого языка, — эсперанто, например, — мы выйдем из этого затруднения, а пока, чтобы организация разумной жизни шла, действительно, сознательно, нам необходимо разбиться по национальностям…