Вот таким я был лет за шесть до моего первого марафонского забега. Я бы в ту пору наверняка и 195 метров не пробежал. Однако могу это только предположить, так как в то время не бегал, не хотел бегать, да и сама мысль о беге никогда не посещала меня. Я и после более или менее быстрой ходьбы изрядно уставал, что было вовсе не удивительно — при росте 173 сантиметра я весил без малого 90 килограммов. Дело, впрочем, не только в весе. Я был заядлым курильщиком. Курил давно (лет пятьдесят — таков был мой стаж) и помногу (проснувшись, я, прежде чем встать, выкуривал в кровати первую папиросу, пачки «Казбека» мне на день не хватало).
Вот так вот: в одном кармане пиджака у меня лежал валидол, в другом — папиросы…
Боязнь смерти, желание жить присущи всем: и кому еще нет 20, и кому уже перевалило за 60. Последнему, наверное, даже в большей степени. Особенно если он тяжело болен: для него возможность близкой смерти не абстракция, а нечто весьма и весьма реальное.
Мне было 63, я хотел жить, гнал из головы дурные мысли о скорой развязке. Гнать-то я их гнал, да прогнать не мог.
Во время очередного приступа туберкулеза я услышал от лечившего меня врача то, чего мне прежде слышать не доводилось: «Паск не пошел…» Не углубляясь в тонкости медицины, скажу, что в переводе на язык, доступный понимаю, «Паск не пошел…» звучит зловеще — так примерно: «Лечить вас нечем…» К тому же я пребывал в уверенности, что до такой степени изношенное и больное, как у меня, сердце можно на какое-то весьма короткое время подлечить, но невозможно полностью вылечить.
Как ни странно, но нелепую эту догадку подтвердили — косвенным, разумеется, образом — врачи. Не могу сказать, что они призывали меня к одной только осторожности, но она, эта самая осторожность, ставилась ими во главу угла, о ней мне не уставали денно и нощно напоминать. И я пришел к выводу, к которому не мог не прийти: осторожность может лишь до некоторой степени отдалить процесс старения сердца, но не может остановить его.
Однако, несмотря на такой убийственный диагноз, свой первый к выздоровлению шаг, вернее шажок, я сделал, еще находясь в больнице.
Наверное, в иных случаях инстинкт разумнее разума. А может, верно говорят, что, пока в человеке жива надежда (пусть нелепая, пусть на чудо), жив и человек. Как бы там ни было, но, приговорив себя к скорой кончине, я не стал безропотно ждать ее приближения. Проще говоря, я уразумел, что жил неправильно, что дальше жить так нельзя. И твердо решил изменить свой образ жизни. Но, зная, как нельзя жить, я не знал, как жить можно.
Помог мне излечиться — да не излечиться, а воскреснуть — человек, который меня никогда не видел, не знал состояния моего здоровья, но статья которого, казалось, написана была специально для меня. Не стану пересказывать статью одного из лучших наших хирургов Н. М. Амосова, хотя конечно же отлично помню ее. А вот тезис, сформулированный Николаем Михайловичем, тезис, с которого и началось мое воскрешение, воспроизведу. Больное сердце, утверждал Амосов, можно не только вылечить, его можно улучшить. И всего за полгода. Лечить сердце, рекомендовал Амосов, надобно движением, в оптимальном варианте — бегом.
Амосову я поверил сразу. Потому что очень хотел верить в излечение, а не в залечивание, очень хотел верить врачу, который не призывал к осторожности во имя осторожности и не пичкал лекарствами. И вот я, человек, который полвека, наверное, не бегал, а ходил, да и то неспешно, взял да и побежал. Побежал — это, конечно, сказано очень сильно: мои первые, с позволения сказать, забеги длились 2 минуты. Но месяцев через шесть я уже бегал по 2 часа в день.
В своем без финиша забеге, который длится вот уже почти 20 лет, я стартовал, когда по паспорту мне было 63. Но я был старше своих лет — и по внешнему виду, и, что куда важнее, по степени изношенности организма.
Мне было чуть больше 69, когда врач, шесть лет назад смотревший на меня как на живого покойника, выдал мне документ, который не каждому молодому выдадут, — допуск к участию в марафонском беге. Мне было без малого 77, когда после тщательнейшего осмотра врачи пришли к выводу, что состояние моего здоровья соответствует состоянию здоровья сорокалетнего мужчины.
Столь чудесное превращение я претерпел благодаря бегу. Но попутно мне пришлось решить еще две проблемы.
Нужно было бросать курить. По привычке, которая сложилась за 50 лет, рука сама собой лезла в карман, где прежде лежали папиросы. Но дней через пять поиски эти кончились: я уже не испытывал ни малейшего желания курить.
Пришлось мне на старости лет и учиться есть. Да, учиться. Потому что прежде я не ел, а, извините за выражение, жрал. В огромных количествах поглощал я все, что мне нравилось, а нравилось мне, к сожалению, многое, что человеку, небезразличному к своему здоровью, нравиться не должно.